Образование и смысл жизни		Бомбейские беседы		Вне насилия		Единственная революция		Беседы в Париже
	Первая и последняя свобода		Записные книжки		Полёт орла		Дневник Кришнамурти		Проблемы жизни
	Любовь, Свобода и Просветление		Беседы 1930 года		Начало познания		Немедленно измениться		Единый с целью
	Две беседы Джидду Кришнамурти со Свами Венкатешанандой		Традиция и революция		Кто приносит Истину		Истина — страна без дорог		О самом важном
	Не говорите ли вы то же самое, что говорил Будда?		Свобода от известного		Книга Жизни

 

 

 

 

"Дневник Кришнамурти"

 KRISHNAMURTI`S JOURNAL 

© 1982 Krishnamurti Foundation Trust Ltd, 24 Southend Road, Beckenham, Kent BR3 1SD, England

 ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО: Т.П. БОГАТЫРЁВА

 ИЗДАНИЕ ПРИ УЧАСТИИ ОКТЯБРИНЫ ГОФМАН

 

 

В сентябре 1973 года Кришнамурти неожиданно начал вести дневник. В продолжение почти шести недель он ежедневно делал заметки в записной книжке. Первый месяц этого периода он находился в Броквуд-Парке (Хемпшир), а остальное время – в Риме. Он возобновил записи в дневнике через полтора года в Калифорнии.

Почти каждая запись начинается с описания какой-либо картины природы, близко ему знакомой, однако лишь в трёх случаях эти описания отражают то место, где он фактически находился. Так, на первой странице первой записи он даёт описание рощи в Броквудском парке, но ко второй странице, как мы видим, воображение переносит его уже в Швейцарию. Лишь в 1975 году, находясь в Калифорнии, он вновь описывает природу, которая реально его окружает. В остальных случаях он по памяти воспроизводит места, где он жил, с той ясностью, которая показывает, как живо сохранились в его памяти картины природы благодаря необычайной остроте наблюдения. Этот дневник показывает также, сколь сильно в его учении отражается его близость к природе.

Часто записи ведутся Кришнамурти как бы от третьего лица, и иногда он говорит нам о себе нечто такое, чего не говорил прежде.

Мэри Латьенс

 

 

БРОКВУД-ПАРК, ХЕМПШИР (АНГЛИЯ)

 

14 сентября 1973

На днях, возвращаясь с хорошей прогулки среди лугов и деревьев, мы прошли через рощу возле большого белого дома. Войдя в рощу, вы сразу же ощутили необычайный покой и тишину. Не было заметно никакого движения. Казалось святотатством идти через рощу, ступать ногами по её земле, разговаривать и даже дышать. Гигантские секвойи стояли абсолютно тихо; американские индейцы называют их немыми деревьями, и сейчас они действительно были немы. Даже собака не гонялась за кроликами.  Вы стояли неподвижно, едва осмеливаясь дышать. Вы чувствовали себя непрошенным гостем, потому что болтали и смеялись и потому что, входя в рощу, не знали, какой вас ждёт там сюрприз и какое потрясение предстоит вам испытать – потрясение нежданного благословения. Сердце билось медленнее, замирая перед этим чудом. Тут был центр всей местности. И теперь всякий раз, когда вы приходили сюда, здесь пребывала та же красота, та же тишина, эта удивительная тишина. Приходите, когда пожелаете, и она будет там, полная, щедрая и не имеющая имени.

Никакая форма сознательной медитации не является подлинной медитацией; она и не может ею быть. Намеренная попытка медитировать – не медитация. Это должно случиться само; это не может быть вызвано. Медитация – не игра ума, желания или удовольствия. Всякая попытка медитировать сама по себе отрицает медитацию. Только лишь осознавать, что вы думаете и делаете, и ничего больше. Видение, слушание есть действие, не зависящее от награды и наказания. Умение действовать заключено в умении видеть, слушать. Любая форма медитации с неизбежностью ведёт к самообману, иллюзии, ибо желание ослепляет. Это был восхитительный вечер, и земля была залита мягким весенним светом.

15 сентября 1973

Хорошо быть наедине с собой. Быть далеко от мира и в то же время ходить по его улицам – значит быть наедине с самим собой. Быть наедине с собой, шагая по тропе вдоль стремительно несущегося, шумного горного потока, полного вешних вод и талого снега, – это значит осознавать то одинокое дерево, единственное в своей красоте. Одиночество человека на улице – это боль жизни; он никогда не бывает наедине с собой, далёким, ничем не затронутым и незащищённым. Поглощённость знанием рождает нескончаемое страдание. Потребность в самовыражении, с его разочарованиями и болью, – вот что такое человек, который идёт по улице; он никогда не бывает наедине с собой. Печаль есть проявление этого одиночества.

Горный поток был полон, его воды поднялись от талых снегов и дождей ранней весны. Слышался грохот больших валунов, перекатываемых стремительным движением воды. Высокая сосна, которой было лет пятьдесят или больше, с треском рухнула в воду; дорогу размыло. Поток был мутный, грязно-серого цвета. А выше простирались луга, сплошь усыпанные полевыми цветами. Воздух был чист и была чарующая красота. На высоких холмах ещё лежал снег, и ледники, как и высокие горные вершины, тоже были покрыты недавними снегами; они будут оставаться белыми в течение всего долгого лета.

Было чудесное утро, и можно было идти без конца, не ощущая крутизны холмов. Чистый и здоровый воздух был напоён ароматом. Не было никого, кто бы спускался или поднимался по тропе. Ты был наедине с этими тёмными соснами и стремительно текущими водами. Небо было изумительно голубого цвета, какой бывает только в горах. Его можно было видеть сквозь листву и между прямых стволов сосен. Никого не было рядом, с кем надо было бы разговаривать, не было никакой болтовни ума. Мимо пролетала чёрно-белая сорока и скрылась в лесу. Тропа увела в сторону от шумного потока, и настала абсолютная тишина. Это не была тишина, которая наступает после прекращения шума; это не была та тишина, которая приходит с закатом солнца, и не тишина умолкнувшего ума. Это не была тишина музеев или церквей, а нечто абсолютно не относящееся ко времени и пространству. Это не была тишина, которую создаёт себе ум. Солнце было жарким и в тени было приятно.

Он лишь недавно осознал, что в течение этих длительных прогулок по людным улицам или уединённым тропам у него не бывало ни единой мысли. Так было с ним всегда, когда он был ещё мальчиком; тогда тоже не возникало в уме ни одной мысли. Он наблюдал, внимательно слушал, и больше ничего. Мысли с её ассоциациями не возникало. Не создавалось никаких образов. Однажды он вдруг осознал, как странно это было; он часто даже пытался думать, но ни одной мысли не приходило. Во время этих прогулок, с людьми или без них, какое бы то ни было движение мысли отсутствовало. Это значит быть наедине с собой.

Над снежными вершинами сгущались облака, тяжёлые и тёмные; возможно, позднее пойдёт дождь, но сейчас тени были очень резкие от ослепительно яркого солнца. В воздухе ощущался всё тот же приятный аромат; после дождей он станет другим. Предстоял долгий спуск по тропе к дому.

16 сентября 1973

В эти ранние утренние часы улицы небольшого селения были пусты, но за ними простиралась местность, на которой росло много деревьев, зеленели луга и слышался шёпот лёгкого ветерка. Единственная главная улица была освещена, а всё остальное оставалось погружённым в темноту. Солнце должно было взойти часа через три. Было прозрачное звёздное утро. Снежные вершины и ледники оставались ещё погружёнными во мрак, и почти все люди спали. Узкие горные дороги имели так много поворотов, что невозможно было быстро двигаться; машина была новая, её обкатывали – прекрасная машина, мощная, самая лучшая модель. В утреннем воздухе мотор работал с предельной эффективностью. На автотрассе машина смотрелась как творение красоты, легко преодолевала подъёмы, беря каждый поворот, устойчивая, как скала. Начинался рассвет, уже стали видны очертания деревьев, длинная цепь холмов, виноградники; утро обещало быть прекрасным; среди холмов была приятная прохлада. Солнце взошло; на листьях и на траве серебрилась роса.

Он всегда любил механизмы; он разбирал мотор автомашины, и мотор начинал работать как новый. Когда вы ведёте машину, медитация возникает естественно, сама собой. Вы осознаёте сельскую местность, дома, фермеров в поле, марку проходящей машины и синее небо сквозь листву. Вы даже не замечаете, что продолжается медитация, та медитация, начало которой теряется в глубине веков и которая будет длиться бесконечно. Фактором медитации не являются ни время, ни слово, которые могли бы стать медитирующим. В медитации нет медитирующего. Если же он есть, то это не медитация. Медитирующий – это слово, мысль и время, тот субъект, который может изменяться, приходить и уходить. Это не цветок, который цветёт и умирает. Время – это движение. Вы сидите на берегу реки, наблюдая её воды, течение и проплывающие предметы. Когда же вы в воде – наблюдающего нет. Красота не заключается просто в выражении, она – в уходе от слова и выражения, от холста и книги.

Как спокойны эти холмы, луга и деревья: всё вокруг залито светом наступившего утра. Два человека громко спорят, усиленно жестикулируя, с раскрасневшимися лицами. Дорога бежит вдоль длинной аллеи, обсаженной деревьями, и нежность этого утра блекнет.

Впереди простиралось море, и воздух был напоён запахом эвкалипта. Это был невысокий человек, худощавый и с сильной мускулатурой. Он пришёл издалека, и кожа его была тёмной от солнца. После нескольких слов приветствия он бросился критиковать. Как легко критиковать, когда не знаешь, каковы реальные факты. Он сказал: «Вы, может быть, свободны и живёте действительно так, как об этом говорите, но физически вы пленник, усердно превозносимый вашими друзьями. Вы не знаете, что происходит вокруг вас. Люди воспринимают вас как авторитет, хотя вы сами не стремитесь быть авторитетом».

– Я не уверен, что вы правы в этом вопросе. Руководство школой или каким бы то ни было другим делом предполагает определённую ответственность, но она может существовать и существует без того, чтобы вмешивать в это авторитет. Авторитет губит сотрудничество, делает невозможным совместное обсуждение вопросов. И так происходит со всяким делом, за которое мы принимаемся. Это реальный факт. И если вы обратите внимание, – никто не стоит между мною и другим человеком.

«То, что вы говорите, крайне важно. Всё, что вы пишите и говорите, должно было бы издаваться и распространяться небольшой группой серьёзных и преданных людей. Мир рушится, но это проходит мимо вас».

– Боюсь, вы опять не вполне осознаёте то, что происходит. Некогда небольшая группа приняла на себя ответственность за распространение того, что говорилось. И теперь небольшая группа несёт такую же ответственность. Снова, если позволено будет указать, вы не в курсе того, что происходит.

Он высказывал различные критические замечания, но они опирались на предположения и случайные мнения. Без того, чтобы оправдываться, ему было разъяснено, что именно в действительности имело место. Но…

Как странны люди.

Холмы отдалялись, а шум повседневной жизни царил вокруг – приезд и отъезд, горе и радость. В единственном дереве на бугре была вся красота земли. Глубоко внизу в долине струился ручей, а рядом с ним пролегала колея железной дороги. Надо оставить мир, чтобы увидеть красоту этого ручья.

17 сентября 1973

В тот вечер на пути через лес было ощущение опасности. Солнце как раз садилось, и пальмовые деревья казались одинокими на золотом фоне западной части неба. На дереве баньяна обезьяны устраивались на ночь. По этой тропе почти никто не ходил, и лишь изредка можно было встретить человека. Было много оленей, пугливых и скрывающихся в лесных зарослях. Угроза опасности всё ещё продолжалась, гнетущая и пронизывающая насквозь: она была совсем близко, и ты оглядывался через плечо. Тут не было опасных животных; они отсюда ушли, так как поблизости вырастал город. Радостно было выйти из леса и возвращаться по пустынным улицам. Но на следующий вечер обезьяны, как и олени, снова были здесь, и солнце также скрылось за верхушками самых высоких деревьев; а ощущения опасности уже не было. Напротив, эти деревья, растения и кусты радушно тебя встречали. Ты оказывался среди друзей, в полной безопасности, как желанный гость. Лес благосклонно тебя принял, и каждый вечер было приятно гулять в нём.

Леса бывают разные. В них может быть опасно, и не только из-за змей, но и из-за тигров, если известно, что они там обитают. Как-то раз после полудня шёл лесом, и вдруг возникла необычная тишина: птицы смолкли, обезьяны замерли, и всё, казалось, затаило дыхание. Ты стоял тихо. И так же внезапно всё снова ожило; обезьяны снова играли и дразнили друг друга, птицы возобновили свою вечернюю болтовню, и стало ясно, что опасность миновала.

В лесах и рощах, где человек убивает зайцев, фазанов и белок, атмосфера совершенно иная. Вы попадаете в мир, где побывал человек с ружьём и с присущей ему жестокостью. Тогда леса утрачивают свою мягкость, приветливость; в них исчезает какая-то красота, смолкает счастливый шёпот.

У тебя только одна голова; береги её, ибо это нечто удивительное. Ни машины, ни электронные компьютеры не могут с нею сравниться. Она так грандиозна, сложна, так потрясающе способна, искусна и плодовита. Она – хранилище опыта, знания, памяти. Всякая мысль исходит из неё. Совершенно невероятно, что она в себе соединила: зло, смятение, страдания, войны, развращённость, иллюзии, идеалы, горе и нищету, великолепные соборы, восхитительные мечети и священные храмы. Просто фантастично, что она уже сделала и что она может сделать. Одного только она явно не может: полностью изменить своё поведение в отношении к другой голове, к другому человеку. Ни наказание, ни награда, как мы видим, не могут изменить её поведения; не может изменить его, очевидно, и знание. «Я» и «ты» продолжают существовать. Она никогда ясно не осознаёт, что «я» – это «ты», что наблюдающий есть наблюдаемое. Её любовь – это её вырождение; её наслаждение – это её мука; кумиры её идеалов – это её губители. Её свобода – это её собственная тюрьма; она приучена жить в этой тюрьме, делая её только более удобной, более приятной. У тебя только одна голова, заботься о ней, не уничтожай. Так легко погубить её.

У него всегда удивительным образом отсутствовала дистанция между ним и деревьями, реками и горами. Это свойство не было в нём искусственно развито: вы не можете развивать подобные вещи. Между ним и другим человеком никогда не было стены. Как ни относились к нему, что бы ему ни говорили – это, по-видимому, никогда не ранило его, как никогда не коснулась и лесть. Так или иначе, он был этим совершенно не затронут. Он не был отстранившимся, отчуждённым, но был подобен водам реки. У него было так мало мыслей, а когда оставался один – мыслей не было вовсе. Его мозг был активен, когда он говорил, или писал, в другое же время был спокоен и активен без движения. Движение есть время, а активность временем не является.

Эта удивительная активность без направления, по-видимому продолжается и во сне, и в бодрствовании. Он часто пробуждается с этой активностью медитации; нечто похожее продолжается большую часть времени. Он никогда не отвергал её и не призывал. Как-то ночью он проснулся с полностью пробуждённым, ясным сознанием. Он чувствовал, что в его голову, в самый её центр входило нечто, подобное огненному шару, некий свет. Он как бы со стороны наблюдал его в продолжение значительного времени, словно это происходило с кем-то другим. Это не было иллюзией, чем-то таким, что вызывает ум в своём воображении. Начинался рассвет, и сквозь неплотно сдвинутые занавески он мог видеть деревья.

18 сентября 1973

Это всё ещё одна из самых прекрасных долин. Она со всех сторон окружена холмами, покрыта апельсиновыми рощами. Много лет назад среди деревьев и фруктовых садов было лишь несколько домов, но теперь их стало много больше; дороги теперь шире, движение транспорта возросло, прибавилось шума, особенно в западной части долины. Но холмы и высокие пики всё те же, они не тронуты человеком. В горы ведёт множество тропинок, и можно бесконечно взбираться по ним. Там встречаются медведи, гремучие змеи, олени, а однажды встретилась рысь. Рысь оказалась впереди, она спускалась по узкой тропе, мурлыкая, тёрлась о скалы и стволы невысоких деревьев. Из глубокого ущелья дул слабый ветер, поэтому к рыси можно было подойти совсем близко. Она поистине наслаждалась собой, радуясь своему миру. Её короткий хвост торчал кверху, заострённые уши выпрямились вперёд, её желтовато-коричневая шерсть была блестящей и гладкой. Рысь совершенно не подозревала, что кто-то следовал за нею на расстоянии около двадцати футов. Мы спускались по тропе друг за другом почти целую милю, и ни один из нас не издал ни малейшего звука. Это было по-настоящему красивое животное, лёгкое, как тень и грациозное. Перед нами бежал ручей, и не желая испугать зверя при подходе к ручью, человек прошептал доброе приветствие. Рысь, даже не оглянувшись, – это было бы пустой тратой времени, – с быстротой молнии исчезла из виду. Всё же мы были друзьями довольно значительное время.

Долина полна благоухания цветов апельсиновых деревьев, почти одурманивающего, особенно ранним утром и в вечерние часы. Этот аромат наполнял комнату, долину и каждый уголок этой местности, и благословление бога цветов веяло над этой долиной. Летом здесь бывало очень жарко, и это придавало долине какие-то особые черты. Когда ты приезжал сюда много лет назад, здесь была изумительная атмосфера; в меньшей степени она всё ещё здесь. Люди портят её, как портят они почему-то большинство вещей. Всё будет, как и бывало. Цветок может увянуть и погибнуть, но он вернётся снова в своей прежней прелести.

Задавались ли вы когда-либо вопросом, почему люди сбиваются с истинного пути, становятся испорченными, недостойными в своём поведении – агрессивными, несдержанными и коварными? Неправильно обвинять окружение, культуру или родителей. Мы хотим возложить ответственность за это вырождение на других или на какое-то событие. Находить объяснения и причины – это лёгкий выход. Древние индусы называли это кармой – вы пожинаете то, что посеяли. Психологи заявляют, что проблема зависит от родителей. То, что высказывают так называемые религиозные люди, основано на их догме или веровании. Но вопрос всё ещё остаётся.

В то же время существуют другие люди, родившиеся великодушными, добрыми, ответственными. Их не изменяют окружение и любое внешнее давление. Они остаются такими же, несмотря ни на что. Почему?

Объяснение, какое бы оно ни было, имеет мало значения. Всякие объяснения – это бегство, уклонение от реальности того, что есть, – единственного, что имеет значение. То, что есть, может быть полностью преобразовано с помощью той энергии, которая растрачивается на объяснение и поиск причин. Любовь – вне времени, вне анализа, сожалений и взаимных упрёков. Любовь пребывает, когда нет жажды денег, положения и хитро обмана самого себя.

19 сентября 1973

Наступил сезон дождей. Море было почти чёрным под тёмными тяжёлыми тучами, и ветер неистовствовал, раскачивая деревья. Дождь то льёт, не переставая, несколько дней подряд, то на день-два прекращается, чтобы начаться снова. Лягушки квакали в каждом пруду и в воздухе был приятный запах дождя. Земля снова стала свежей и за несколько дней покрылась изумительной зеленью. Всё растёт почти на глазах; засветит солнце и всё на земле оживает. Ранним утром раздаётся пение птиц, кругом резвятся маленькие белки. Всюду цветы, полевые и садовые, жасмин, розы и ноготки.

Однажды по дороге, ведущей к морю, под пальмами и омытыми проливным дождём деревьями, всё разглядывая по пути, шла группа детей. Они пели. Они, казалось, были так счастливы, невинны и совершенно не знали окружающего их мира. Одна девочка из этой группы меня узнала, подошла с улыбкой, и мы шли некоторое время, держась за руки. Никто из нас не произнёс ни слова, а когда мы подошли к её дому, она поклонилась и скрылась за дверью. Миру и семье ещё предстоит погубить её, и она также будет иметь детей, плакать о них, и мир с его ложью и коварством их погубит. Но в тот вечер она была счастлива, и ей не терпелось своим счастьем поделиться, держа кого-то за руку.

Когда прошли дожди, возвращаясь однажды вечером по той же дороге, освещённой золотым светом заходящего солнца, он встретил юношу, несущего огонь в глиняном горшке. На юноше не было ничего, кроме чистой набедренной повязки, и за ним два человека несли мёртвое тело. Это были брамины, только что искупавшиеся, чистые, державшиеся очень прямо. Тело должны были кремировать на уединённой песчаной отмели. Всё это было так просто, так не похоже на парадный катафалк, утопающий в цветах, за которым следует длинная вереница блестящих автомашин, или на скорбную похоронную процессию, печально шествующую за гробом, – всё это так мрачно. Или вы видите мёртвое тело, скромно обёрнутое, которое везут, укрепив на велосипеде, чтобы предать огню у священной реки.

Смерть присутствует всюду, но мы никогда, по-видимому, не живём с ней. Для нас это нечто мрачное, устрашающее, чего надо избегать, о чём не следует говорить, что следует держать в отдалении, за крепко запертой дверью. Но она всегда здесь. Красота любви – это смерть, человек же не знает ни любви, ни смерти. Смерть – это страдание, а любовь – наслаждение, и они никогда не могут встретиться; их необходимо держать раздельно, и это разделение есть скорбь и страдание. С начала времён существуют это разделение и этот нескончаемый конфликт. Смерть всегда будет существовать для тех, кто не понимает, что наблюдающий есть наблюдаемое, что переживающий есть переживаемое. Это подобно широкой реке, которая несёт человека со всеми его суетными благами, с его тщеславием, страданиями и знанием. До тех пор, пока он не оставит всё, что накопил, в реке и не поплывёт к берегу, смерть будет всегда стоять у его порога, ожидая и подкарауливая. Когда он оставляет реку, берега нет, берег – это слово, это наблюдающий. Он отбросил всё – и реку, и берег. Ибо река – это время, а берега – мысли, связанные с временем: река есть движение времени, и мысль принадлежит этому движению. Когда наблюдающий отбрасывает всё, чем он является, тогда наблюдающего больше нет. Это не смерть. Это вневременное. Вы не можете этого знать, так как то, что познано, известно, – от времени; вы не можете узнать это по опыту, так как узнавание составлено из времени. Свобода от известного есть свобода от времени. Бессмертие – это не слово, не книга, не созданный вами образ. Душа, «я», атман – дитя мысли, которая есть время. Когда время отсутствует, нет и смерти. Тогда есть любовь.

Западная часть небосклона утратила свой золотистый цвет, и над горизонтом появился новый месяц, юный, робкий, нежный. Казалось, что по дороге проходит всё: свадьба, смерть, смех детей и чьё-то рыдание. Рядом с месяцем сияла единственная звезда.

20 сентября 1973

В это утро река была особенно прекрасна; солнце только поднималось над деревьями и над деревней, спрятавшейся за ними. Воздух был неподвижен, и на реке не было даже самой слабой ряби. Днём станет совсем жарко, но сейчас было довольно прохладно, и одинокая обезьяна сидела на солнышке. Она всегда сидела здесь одна, большая и грузная. Днём она исчезала, а  рано утром взбиралась на верхушку тамариндового дерева; когда становилось жарко, казалось, что дерево поглотило её. Золотисто-зелёные мухоловки сидели на парапете вместе с голубями: грифы были всё ещё на верхних ветках другого тамаринда. Была необыкновенная, всепроникающая тишина, а ты сидел на скамье, и мир перестал для тебя существовать.

Мы возвращались из аэропорта по тенистой дороге, обсаженной деревьями, на которых хрипло кричали зелёные и красные попугаи. На дороге мы увидели что-то, показавшееся нам большим тюком. По мере того, как машина приближалась, тюк становился человеком, почти голым, лежащим поперёк дороги. Машина остановилась, и мы вышли. Его тело было большим, а голова очень маленькой; его взгляд был устремлён сквозь листву в удивительно синее небо. Мы тоже взглянули вверх, чтобы увидеть, на что он так пристально глядел: небо было действительно синее, а листва – действительно зелёная. Он был уродлив и, как говорили, был одним из деревенских дураков. Он и не подумал пошевелиться, и машина должна была очень осторожно его объехать. Верблюды с поклажей и громко разговаривающие дети шли мимо, не обращая на него ни малейшего внимания. Пробежала собака, сделав широкий круг. Попугаи были заняты своим гамом. Сухие поля, сельские жители, деревья, жёлтые цветы были поглощены своей собственной жизнью. Эта часть мира была слаборазвитой, и не существовало ни людей, ни организаций, которые заботились бы о таких людях. Тут были открытые сточные канавы, грязь и скученность массы людей, а священная река продолжала свой путь. Печаль жизни была повсюду, и высоко в синем небе парили тяжелокрылые грифы, они часами кружили, подстерегая, высматривая.

Что такое здравый ум и безумие? У кого здравый ум и кто безумен? Политики – в здравом ли они уме? А священники – не безумны ли они? Те, кто предан идее, идеологии, – в здравом ли они уме? Нами управляют, нас формируют, всюду на нас оказывают нажим, – так находимся ли и мы  в здравом уме?

Что значит быть в здравом уме? Быть цельным, нефрагментированным в действии, в жизни, во всякого рода отношениях – вот самая суть здравого ума. Быть в здравом уме – значит быть цельным, разумным, праведным. Быть безумным, неврастеником, психопатом, человеком с неустойчивой психикой, шизофреником – какое бы наименование вы этому ни дали – означает быть фрагментированным, раздробленным в действии и в движении взаимоотношений, которое есть жизнь. Сеять вражду и рознь, что является занятием политиков, представляющих вас, – значит культивировать и упрочивать безумие, независимо от того, исходит ли это от диктаторов или от тех, кто, обладая властью, действует во имя мира или какой-то идеологии. И священник: взгляните на мир священнослужителей. Священник стоит между вами и тем, что он и вы считаете истиной, спасителем, богом, раем, адом. Он – толкователь, полномочный представитель; у него ключи от рая; он обусловил человека посредством веры, догмата и ритуала; он настоящий пропагандист. Он обусловил вас, потому что вы хотите утешения, защиты и испытываете страх перед завтрашним днём. Художники, интеллектуалы, учёные, которыми так восхищаются и которых так непомерно превозносят, – в здравом ли они уме? Или они живут в двух различных мирах, поскольку мир идей и творческого воображения, с присущими ему формами выражения и воздействия, совершенно отличен от их повседневной жизни, с её печалями и наслаждениями?

Окружающий вас мир фрагментирован, так же как и вы сами, и это выражается в конфликте, смятении и страдании: вы есть мир, и мир – это вы. Быть в здравом уме – значит жить жизнью действия без конфликта. Действие и идея находятся в противоречии. Видение является действием; но когда действию предшествует идея и оно совершается в соответствии с умозаключением, – такое действие порождает конфликт. Анализирующий сам является анализируемым. Когда анализирующий отделяет себя как нечто отдельное от анализируемого, он порождает конфликт, а конфликт – это сфера неуравновешенности. Наблюдающий есть наблюдаемое, и в этом здравый ум, цельность, а с праведным – любовь.

21 сентября 1973

Хорошо, когда просыпаешься без единой мысли, без проблем. Ум тогда отдохнувший; он создал порядок внутри самого себя, и поэтому сон так важен. Либо ум создаёт порядок в своих отношениях и деятельности в часы бодрствования, что даёт ему полный отдых во время сна, либо во время сна он будет пытаться приводить в порядок свои дела для собственного удовлетворения. В течение дня снова будет беспорядок, вызываемый многими факторами, а в часы сна ум будет стараться выпутаться из этой неразберихи. Ум, мозг лишь тогда может функционировать эффективно, непредубеждённо, когда есть порядок. Конфликт в любой форме – это беспорядок. Посмотрите, как действует такой ум в течение всей жизни: его действие – это попытка навести порядок во время сна и беспорядок в часы бодрствования. Это конфликт жизни изо дня в день. Мозг может функционировать только в спокойных условиях, но не в противоречии и смятении. Поэтому он пытается получить такие условия при помощи какой-то успокоительной формулы, но от этого конфликт лишь усиливается. Порядок является преобразованием всей этой путаницы. Когда наблюдающий есть наблюдаемое, существует полный порядок.

На маленькой тенистой и тихой дорожке, идущей возле дома, маленькая девочка горько, надрывно плакала, как могут плакать только дети. Ей, может быть, было пять или шесть лет, а ростом она была ещё меньше. Она сидела на земле и слёзы текли по её щекам. Он сел рядом с ней и спросил, что случилось, но она не могла говорить, задыхаясь от рыданий. Может быть, её побили, или сломалась её любимая игрушка, или ей грубо отказали в том, чего ей очень хотелось. Мать вышла из дома, встряхнула девочку и унесла. Она едва взглянула на него, потому что они не были знакомы. Через несколько дней, когда он шёл по той же дорожке, девочка вышла из дома, сияя улыбкой, и вместе с ним прошла немного по дорожке. Мать, видимо, разрешила ей пойти к незнакомому человеку. Он часто гулял по этой тенистой дорожке, и девочка с братом и сестрой обычно выходили и приветствовали его. Забудут ли они когда-нибудь свои обиды и свои печали или постепенно создадут для себя способы бегства и сопротивления? Хранить эти обиды, кажется, в природе людей, и это искажает их действия. Может ли человеческий ум никогда не ведать боли и ран? Не иметь душевных ран – значит быть беспорочным, невинным. Если вы не храните обиды, вы, естественно, не причините боли другому. Возможно ли это? Культура, в которой мы живём, глубоко ранит ум и сердце. Шум и загрязнение, агрессия и соперничество, насилие и воспитание – все эти и ещё другие факторы способствуют усилению страдания. И всё же нам приходится жить в этом мире жестокости и сопротивления: мы – это мир, а мир – это мы. Что же именно в человеке может быть уязвлено? Мысленный образ, представление, которое каждый создал о себе самом, – вот что ранимо. Как ни странно, эти представления повсюду в мире одни и те же, лишь с некоторыми видоизменениями. Сущность представления, которую имеете вы, – та же, что и у человека за тысячу миль от вас. Так что вы и есть тот мужчина или та женщина. Ваши обиды и раны – это обиды и раны тысяч: вы есть другой.

Возможно ли никогда не испытать обиды? Там, где есть душевная рана, нет любви. Там, где есть обида, любовь – не более, чем наслаждение. Лишь когда вы открываете для себя красоту того, чтобы никогда не обижаться, все прошлые обиды и раны исчезают. В полноте настоящего прошлое перестаёт быть бременем.

Он никогда не обижался, хотя многое пришлось ему испытать: лесть и оскорбления, угрозы и опеку. Это не означает, что он был невосприимчивым, несознающим: у него не было представления о самом себе, не было умозаключений, не было идеологии. Мысленный образ означает сопротивление, и когда его нет, уязвимость есть, но нет обиды, уязвлённости. Не следует искать уязвимости, так как то, чего вы добьётесь и обретёте, будет другой формой того же представления, того же образа самого себя. Поймите это целостное движение, не просто на уровне слов, постарайтесь проникнуть в самую его суть. Важно осознать целостную структуру этого движения без каких бы то ни было оговорок. Видение истины этого есть конец создающего образ.

Пруд был переполнен, и тысячи мерцаний отражались в его водах. Стало темно, и небеса открылись.

22 сентября 1973

В соседнем доме пела женщина: у неё был чудесный голос, и те немногие, кто слышал её пение, были им зачарованы. Солнце садилось среди манговых деревьев и пальм, щедро позолоченных и зелёных. Женщина исполняла религиозные песнопения, и её голос становился всё более глубоким и нежным. Слушание – это искусство. Когда вы слушаете классическую западную музыку или пение этой женщины, сидящей на полу, вы либо впадаете в романтическое настроение, либо в вашей памяти всплывают картины прошлого, либо ваша мысль, создавая ассоциации, быстро изменяет ваше настроение, либо возникают предчувствия будущего. Или вы слушаете без всякого движения мысли. Вы слушаете из глубокой тишины, из полного безмолвия.

Слушание собственной мысли, или чёрного дрозда на ветке, или того, что говорится, без реакции мысли раскрывает смысл, совершенно отличный от того, который приносит движение мысли. Это есть искусство слушания, слушания с полным вниманием: нет центра, который слушает.

Безмолвие гор имеет глубину, которой нет в долинах. У всего есть своё особое безмолвие; безмолвие среди облаков и среди деревьев совершенно разное; безмолвие между двумя мыслями – вне времени; безмолвие наслаждения и страха ощущается вполне реально. Искусственное безмолвие, которое может создавать мысль – это смерть; безмолвие между шумами есть отсутствие шума, но это не безмолвие, так же как отсутствие войны не есть мир. Мрачное безмолвие собора, храма исходит от древности и красоты, которая в основном создана человеком; существует безмолвие прошлого и будущего, безмолвие музея и кладбища. Но всё это не является безмолвием.

Этот человек сидел неподвижно на берегу прекрасной реки; он находился здесь уже более часа. Он приходил сюда каждое утро; искупавшись, он некоторое время повторял нараспев тексты на санскрите и сразу же погружался в свои мысли; солнце его, видимо, не беспокоило, по крайней мере, утреннее солнце. Однажды он пришёл и начал говорить о медитации. Он не принадлежал к какой-нибудь школе медитации, считал их бесполезными, не имеющими существенного значения. Он был одинок, не женат и давно отошёл от мирской жизни. Он владел искусством контроля над своими желаниями, управлял мышлением и вёл одинокую жизнь. В нём не было ожесточения, самодовольства или равнодушия; уж годы прошли, как он забыл обо всём этом. Медитация и реальность были его жизнью. Пока он говорил и подбирал подходящие слова, солнце садилось, и на нас сошло глубокое безмолвие. Он перестал говорить. Через некоторое время, когда звёзды засияли совсем близко от земли, он сказал: «Вот то безмолвие, которого я всюду искал, в книгах, у учителей и в самом себе. Я многое нашёл, но не это. Оно пришло непрошенным, незваным. Не растратил ли я свою жизнь на вещи, не имеющие значения? Вы не представляете себе, через какие испытания я прошёл: посты, самоотречение и всяческая практика. Я давно понял их тщетность, но никогда этого безмолвия я не постигал. Что мне следует сделать, чтобы в нём остаться, удержать его в своём сердце? Я думаю, вы бы сказали, что ничего не надо делать, так как его невозможно вызвать. Но следует ли мне странствовать по стране, продолжая эту практику, этот контроль? Сидя здесь, я ощущаю это святое безмолвие; сквозь него я гляжу на звёзды, на деревья и на эту реку. Хотя я всё это вижу и чувствую, фактически меня здесь нет. Как вы на днях сказали, наблюдающий есть наблюдаемое. Теперь я понимаю, что это значит. Это благословение, которого я искал, не может быть обретено в поиске. Мне время идти».

Река стала тёмной, и воды её близ берегов отражали звёзды. Шум дня постепенно затихал, и стали слышны мягкие шорохи ночи. Вы наблюдали звёзды и тёмную землю, и мир был далеко. Красота, которая есть любовь, казалось, нисходила на землю и на всё, что было на ней.

23 сентября 1973

Он стоял один на низком берегу реки; река была не очень широка, и он мог видеть людей на противоположном берегу. Если их разговор становился громким, то он мог почти всё слышать. В сезон дождей река достигала моря. И благодаря обильным дождям, не прекращавшимся уже несколько дней, она смогла прорваться через пески к ожидавшему её морю. После сильных дождей она снова стала чистой, и в ней можно было спокойно плавать. Река была достаточно широка, чтобы вместить длинный, узкий остров, с зелёным кустарником, несколькими невысокими деревцами и небольшой пальмой. Когда вода была не слишком глубока, в ней бродил скот и переходил на остров, чтобы там пастись. Река была приветливой и дружелюбной, и это особенно ощущалось в то утро.

Он стоял один, вблизи не было никого, – одинокий, ни к чему не привязанный и далёкий от всего. Ему было лет четырнадцать или несколько меньше. Совсем недавно нашли его и его брата, и значение, придаваемое этому событию, и шумиха вокруг него всё ещё витали над ним. Он был центром внимания и поклонения, и в ближайшие годы ему предстояло стать главой организаций и обладателем больших владений. Всё это и отказ от всего этого были ещё впереди. То, как он стоял здесь в одиночестве, потерянный и странно отчуждённый, было его первым отчётливым воспоминанием о тех днях и событиях. Он не помнил своего детства, занятий в школе и наказаний. Тот самый учитель, который почти каждый день бил его палкой, много лет спустя рассказал ему об этом. Он плакал и его выгоняли на веранду, а когда школу надо было закрывать, выходил учитель и говорил ему, чтобы он шёл домой, иначе ему придётся остаться на веранде одному. Его наказывали палкой, говорил этот человек, потому что он ничего не мог заучить или запомнить из того, что читал или что ему говорили. Позднее этот учитель не мог поверить, что тот мальчик – это человек, беседу которого он слушал. Он был чрезвычайно изумлён и излишне почтителен. Все эти годы прошли, не оставив шрамов, воспоминаний в его уме; узы дружбы, любви, даже те годы, когда люди жестоко с ним обращались, – так или иначе, ни одно из этих событий, дружественное или жестокое отношение не оставило в нём никаких следов. Однажды один писатель спросил, не может ли он вспомнить все эти весьма странные события, как он и его брат были найдены, и некоторые другие случаи; когда же он ответил, что не может их вспомнить и может лишь повторить то, что рассказали ему другие, этот человек с явной насмешкой заявил, что он лишь притворяется, что забыл, и использует это как отговорку. Он никогда сознательно не старался устранить из памяти какие-либо события, приятные или неприятные. Они проходили и уходили, не оставляя в памяти следа.

Сознание – это его содержание: содержание составляет сознание. Эти двое неразделимы. Не существует вас и другого, а лишь то содержание, которое составляет сознание как «я» и «не-я». Содержание различается в зависимости от культуры, национального склада, техники и умственных способностей. Эти последние могут быть различными у художника, учёного и так далее. Характерные особенности являются отражением обусловленности, а обусловленность – это то, что присуще человеку. Эта обусловленность есть содержание, сознание. Мы разделили его на сознаваемое и скрытое. Скрытое становится важным, потому что мы никогда не рассматриваем сознание как целое. Эта фрагментация имеет место, когда наблюдающий не является наблюдаемым, когда переживающий воспринимается как нечто отличное от переживания. Скрытое подобно открытому, сознаваемому; наблюдение – восприятие открытого – есть видение скрытого. Видение – это не анализ. Когда анализируют, существует тот, кто анализирует, и то, что подвергается анализу, существует фрагментация, которая ведёт к бездействию, парализует. В видении же наблюдающего нет, и поэтому действие является непосредственным; нет временного интервала, который всегда существует между идеей и действием. Идея, умозаключение есть наблюдающий, – воспринимающий отделён от воспринимаемой вещи. Отождествление является действием мысли, а мысль – это фрагментация.

Остров, река и море по-прежнему здесь, как и пальмы и строения. Солнце вышло из массы облаков, плывущих сомкнутыми рядами и парящих в небесах. Рыбаки в одних только набедренных повязках забрасывали сети, чтобы поймать какую-то жалкую мелкую рыбу. Бедность, не являющаяся добровольной, – это вырождение. Поздно вечером приятно находиться среди манговых деревьев и благоухающих цветов. Как прекрасна земля!

24 сентября 1973

Новое сознание и совершенно новая мораль необходимы, чтобы радикально изменить современную культуру и социальную структуру. Это вполне очевидно, тем не менее и левые, и правые, и революционеры, видимо не принимают этого во внимание. Любая догма, любая формулировка, любая идеология представляют собой часть старого сознания; они – продукты мышления, деятельность которого есть фрагментация – левые, правые, центр. Эта деятельность с необходимостью ведёт к пролитию крови правых или левых, ведёт к тоталитаризму. Это как раз то, что происходит сейчас вокруг нас. Человек видит необходимость социальной, экономической и моральной перемены, но его реакция исходит из старого сознания, где мысль играет главную роль. Неразбериха, смятение и беды, в которых оказались люди, находятся в сфере старого сознания, и без коренного его изменения всякая человеческая деятельность – политическая, экономическая или религиозная – будет приносить нам лишь уничтожение друг друга и всей земли. Это очевидно для здравого ума.

Человек должен быть источником света для самого себя; этот свет является законом. Другого закона не существует. Все другие законы созданы мыслью и поэтому они фрагментарны и противоречивы. Быть светочем для самого себя – значит не следовать свету другого, каким бы разумным, логичным, исторически обоснованным и убедительным он ни казался. Вы не можете быть источником света для  самого себя, если пребываете в мрачной тени авторитета, догмы, умозаключения. Нравственность не складывается мыслью, она – не результат давления окружения, не порождение вчерашнего дня и традиции. Нравственность – дитя любви, а любовь – не желание и не наслаждение. Сексуальное или чувственное наслаждение – это не любовь.

Высоко в горах едва ли могли жить какие-то птицы, разве лишь вороны; там были олени и изредка встречался медведь. Всюду виднелись гигантские секвойи, безмолвные, резко выделявшиеся на фоне остальных деревьев. Это была чудесная страна, полная тишины и мира, ибо здесь охота была запрещена. Каждое животное, каждое дерево и цветок охранялись. Сидя под одним из этих огромных деревьев, сознаёшь историю человека и красоту земли. Толстая рыжая белка проследовала мимо с необычайным изяществом, остановилась в нескольких футах, присматриваясь и интересуясь, что вы здесь делаете. Земля была сухая, хотя невдалеке протекал ручей. Ни один листок не шелохнулся, и красота безмолвия пребывала среди деревьев. Медленно двигаясь по узкой тропе, из-за поворота появилась медведица с четырьмя медвежатами, величиной с больших кошек. Они умчались карабкаться по деревьям, а мать в упор смотрела на человека, без движения, без звука. Около пятидесяти футов разделяло нас; она была огромная, бурая, готовая броситься. Человек тотчас же повернулся к ней спиной и ушёл. Оба понимали, что не было ни страха, ни намерения причинить вред, но всё же человек был рад, очутившись под защитой деревьев, белок и крикливых соек.

Быть свободным означает быть светочем для самого себя; тогда свобода – не абстракция, не плод воображения, рождённого мыслью. Подлинная свобода – это свобода от зависимости, привязанности, от жажды переживания. Свобода от самой структуры мысли означает быть светом самому себе. Всякое действие совершается в этом свете, и потому оно никогда не содержит противоречия. Противоречие существует только тогда, когда этот закон, этот свет отделён от действия, когда действующий существует отдельно от действия. Идеал, принцип есть бесплодное движение мысли и не может сосуществовать с этим светом; одно отрицает другое. Этот свет, этот закон существует отдельно от вас; там, где есть наблюдающий, этого света, этой любви нет. Структура наблюдающего сложена мыслью, которая никогда не бывает новой, никогда не бывает свободной. Не существует никакого «как», никакой системы, никакой практики. Существует только видение, которое есть действие. Вы должны видеть, но не глазами другого. Этот свет, этот закон, – не ваш и не чей-то ещё. Есть просто свет. Это любовь.

25 сентября 1973

Он глядел из окна на гряду зелёных холмов и на тёмный лес в лучах утреннего солнца. Было чудесное утро. За лесом плыли, высоко вздымаясь, величественные облака, белые, с меняющимися очертаниями. Неудивительно, что древние считали облака и горы обителью богов. Всюду вокруг были эти огромные массы облаков на ослепительно ярком голубом небе. У него не было ни единой мысли, и он лишь глядел на красоту мира. Должно быть, он простоял у окна довольно долго, и нечто явилось неожиданно, без приглашения. Вы не можете призывать или желать подобное неосознанно или сознательно. Всё как бы отдалилось, уступая место тому, что не имело имени. Вам не найти этого ни в каком храме, ни в мечети или в церкви, ни на какой печатной странице. Вам этого не найти нигде, а то, что вы найдёте, не будет этим.

В обширном здании близ Золотого Рога (Стамбул) вместе со многими другими он сидел около нищего в лохмотьях, который произносил, склонив голову, какую-то молитву. Какой-то человек запел по-арабски. У него был великолепный голос; он заполнил всё пространство огромного зала и, казалось, сотрясал его стены. Он производил удивительное действие на всех присутствующих; люди, как зачарованные, с великим почтением внимали словам и звучанию незнакомого голоса. Этот человек был среди них чужой; они глядели на него, а потом о нём забыли. Мощное звучание, наполнившее огромный зал, вскоре смолкло, и наступила тишина. Люди совершали свой обряд один за другим и уходили. Остались только он и нищий; затем нищий также ушёл. Огромный купол был безмолвен, здание опустело, шум жизни отдалился.

Если вам когда-нибудь случится одному бродить высоко в горах, среди сосен и скал, оставив всё в долине далеко внизу, когда не слышно шелеста листвы и всякая мысль затихает, тогда к вам может прийти иное, отличное. Если попытаетесь его удержать, оно никогда не придёт вновь; то, что вы удерживаете, – лишь воспоминание о том, что умерло и ушло. То, что вы удерживаете, – не реальность; ваши ум и сердце слишком малы, они могут удерживать лишь то, что рождено мыслью, а это бесплодно. Уходите дальше от долины, как можно дальше, всё оставив там. Вы можете вернуться и всё подобрать, если хотите, но оно уже утратит смысл. Вы никогда не станете прежним снова.

После долгого, длившегося несколько часов подъёма выше границы деревьев, он оказался среди скал и безмолвия, какое бывает только в горах; здесь росло лишь несколько уродливых сосен. Ветра не было, и всё пребывало в абсолютной тишине. На обратном пути, спускаясь от одной скалы к другой, он вдруг услышал угрожающий звук и отскочил. В нескольких футах от него была гремучая змея, толстая и почти чёрная. Свернувшаяся в кольцо, грозно предупреждавшая, она была готова к броску. Треугольная голова с раздвоенным языком, который мелькал, мгновенно высовываясь и втягиваясь в пасть, колючие, тёмные, напряжённо следившие глаза – она была готова броситься, если бы он сделал к ней хоть малейшее движение. В продолжение получаса или даже ещё дольше она пристально глядела, устремив на человека немигающий взгляд: её глаза не имели век. Медленно разворачиваясь, держа голову и хвост направленными на него, она начала отползать, изогнувшись пополам, но когда он сделал движение, чтобы приблизиться, она мгновенно свернулась в кольцо, готовая к броску. Мы продолжали эту игру ещё некоторое время; змея заметно устала, и он дал ей уползти своей дорогой. Она была по-настоящему устрашающая, толстая и смертоносная.

Вы должны бывать наедине с деревьями, лугами и ручьями. Вы никогда не бываете один, если с вами плоды вашей мысли, её образы и проблемы. Ум не должен быть заполнен и картинами природы, скалами и облаками земли. Он должен быть пустым, как новый сосуд. Тогда вы смогли бы увидеть что-то полностью, что-то такое, чего вы никогда не видели. Вы не можете это видеть, если вы присутствуете; вы должны умереть, чтобы увидеть это. Вы можете считать, что представляете собой нечто важное, но это не так. Вы можете обладать всем, что накопила мысль, но всё это старо, ветхо и начинает рассыпаться.

В долине было удивительно прохладно, и возле хижины белки ожидали своих орехов: их каждый день кормили в хижине на столе. Они были очень дружелюбны, но если вы не приходили к положенному времени, они начинали ворчать, а синие сойки шумели, дожидаясь чуть поодаль.

27 сентября 1973

Это был полуразрушенный храм, с длинными коридорами без крыши, с вратами, статуями без голов и пустынными двориками. Он стал убежищем для птиц и обезьян, попугаев и голубей. Некоторые из этих массивных статуй ещё не утратили красоты, они всё ещё хранили величие. Здесь было удивительно чисто, и можно было, сидя на земле, наблюдать обезьян и щебечущих птиц. Когда-то, в давние времена, это, вероятно был процветающий храм, с тысячами прихожан, с гирляндами, курением благовоний и богослужением. Здесь ещё чувствовалась атмосфера их надежд, страхов и их благоговейный трепет. Святая обитель погибла давно. Теперь, когда становилось жарко, обезьяны исчезли, но у попугаев и голубей были гнёзда в углублениях и трещинах высоких стен. Этот старый полуразрушенный храм был расположен слишком далеко от деревни, так что её жители не могли приходить и разрушать его ещё больше. Если бы они пришли, они осквернили бы его пустоту.

Религия стала суеверием и идолопоклонством, верованием и ритуалом. Она утратила красоту истины; действительность она подменяет курением фимиама. Место непосредственного восприятия заняло воображение, созданное рукой или умом. Единственной заботой религии является полное преобразование человека. А всё, что делается вокруг этого совершенно бессмысленно. Вот почему истину невозможно найти в храме, церкви или мечети, какими бы прекрасными они ни были. Красота истины и красота камня – совершенно разные вещи.  Первая открывает дверь в неизмеримое, а вторая делает человека узником; первая ведёт к свободе, вторая делает рабом мысли. Романтизм и сентиментальность отрицают истинную сущность религии, не является религия и игрушкой интеллекта. Знание необходимо в сфере деятельности, чтобы она была эффективной и соответствующей цели, но знание не является средством преобразования человека; знание есть структура мысли, а мысль – это тупое повторение известного, пусть даже видоизменённое и расширенное. В сфере мысли, в сфере известного не существует свободы.

Длинная змея лежала очень спокойно вдоль сухой борозды рисовых полей, необычайно зелёных и сверкающих в лучах утреннего солнца. Она, возможно, отдыхала или ожидала появления неосторожной лягушки. Лягушки тогда вывозились в Европу, где их считали деликатесом. Змея была длинная, желтоватая и очень спокойная; она была почти одного цвета с сухой землёй, и её было трудно разглядеть, но свет дня отражался в её глазах. Единственное, что двигалось, – это её чёрный язык, который то высовывался, то втягивался внутрь. Она не могла заметить наблюдателя, который стоял чуть выше её головы. Смерть была повсюду в то утро. Она была слышна в деревне в громких рыданиях, когда увозили обёрнутое в ткань тело; коршун с быстротой молнии кидался на птицу; убивали какое-то животное, и был слышен его предсмертный крик. Так продолжалось день за днём: смерть была повсюду, как и печаль.

Красота истины и её утончённость не присутствуют в веровании и догме; они никогда не находятся там, где человек может их найти, потому что к этой красоте нет пути; это не какой-то фиксированный пункт, спасительная гавань. Эта красота имеет свою собственную нежность; её любовь не может быть измерена, её невозможно удерживать, переживать. Она не имеет рыночной стоимости, её нельзя использовать и отбросить. Она здесь, когда ум и сердце пусты, когда в них нет ничего, что создано мыслью. От неё далеки и монах, и бедный, и богатый; её не могут коснуться ни умный, ни талантливый. Тот, кто говорит, что он знает, никогда не приближался к ней. Будьте далеки от мира и всё же живите ею.

В то утро попугаи шумно кричали и летали вокруг тамарндового дерева; они рано начали свою неугомонную деятельность, прилетая и улетая. Зелёные, с сильными изогнутыми красными клювами, они весело проносились с быстротой молний. Они никогда не летали прямо, а всегда зигзагами, испуская пронзительные крики во время полёта. Время от времени они садились на парапет веранды, тогда можно было наблюдать за ними, но не долго, так как они снова устремились в свой беспорядочный и шумный полёт. Казалось, что их единственный враг – человек. Он сажает их в клетку.

28 сентября 1973

Большая чёрная собака только что задушила козу; её жестоко наказали и посадили на цепь; теперь она жалобно скулила и лаяла. Дом был обнесён высоким забором, но каким-то образом коза забрела во двор; собака погналась за ней и задушила её. Владелец дома урегулировал конфликт, принеся извинения и уплатив деньги. Это был большой дом, его окружали деревья, но газон никогда не был полностью зелёным, как бы обильно его ни поливали. Солнце нещадно палило, и все цветы и кусты приходилось поливать дважды в день; почва была скудная, и дневной зной иссушал зелень. Но деревья хорошо разрослись, давали приятную тень, и можно было сидеть под ними ранним утром, пока солнце ещё было за деревьями. Это было хорошее место, если вам хотелось спокойно посидеть и погрузиться в медитацию, но под этими деревьями нельзя было бы грезить наяву и предаваться приятным иллюзиям. В тени этих деревьев была слишком большая суровость, слишком большая требовательность, поскольку всё место было как бы предназначено именно для такого рода спокойного созерцания. Вы могли позволить себе приятные фантазии, но вскоре вы бы обнаружили, что место не располагает к построению мысленных образов.

Он сидел, прикрыв голову, и плакал; только что умерла его жена. Он не хотел, чтобы дети видели его слёзы; они тоже плакали, не вполне понимая, что произошло. Мать многих детей сначала нехорошо себя почувствовала, а потом тяжело заболела; отец не отходил от неё, а однажды после каких-то церемоний мать вынесли. Дом как-то странно опустел, лишённый того благоухания, которое придавала ему мать; и никогда больше дом не станет таким, как прежде, потому что теперь в нём поселилась печаль. Отец знал это; дети утратили кого-то навсегда, но они пока ещё не осознавали всей глубины своей печали.

Печаль всегда здесь; вы не можете просто о ней забыть или скрыть её в какой-то форме развлечения, религиозного или иного. Вы можете убежать от неё, но она уже там, чтобы встретить вас снова. Можете самозабвенно чему-нибудь поклоняться, углубиться в молитву или с головой уйти в какое-то удобное верование, но она непрошено явится вновь. Печаль вырастает, рождая горечь, цинизм или невротические поступки. Вы можете стать агрессивным, способным на насилие и опасным в своём поведении, но печаль всегда будет рядом с вами. Вы можете обладать властью, высоким положением, иметь много денег, но она всегда будет в вашем сердце, ожидая и готовясь. Что бы вы ни делали, вы не можете убежать от неё. Любовь, которая в вас есть, в печали приходит к концу; печаль – это время, печаль – это мысль.

Срубили дерево, и вы проливаете слезу; ради вашей склонности убили животное; земля разрушается ради вашего удовольствия; вас так воспитывают, чтобы убивать, уничтожать, человек против человека. Новая технология и машины избавляют человека от тяжёлого труда, но никакая созданная мыслью вещь не может прекратить вашей печали. Любовь – это не наслаждение.

Она пришла, доведенная до отчаяния своей печалью; она говорила, изливая своё горе, обо всём, что ей пришлось пережить, – смерть, несерьёзность её детей, их политическая деятельность, их разводы, их разочарование, крушение надежд, горечь и абсолютная пустота и бессмысленность всей жизни. Она была немолода; в молодости она просто веселилась, некоторое время интересовалась политикой, более серьёзно – экономикой, а в общем жила примерно так, как живут почти все люди. Её муж недавно умер, и все печали, казалось, обрушились на неё. Пока мы разговаривали, она стала спокойнее.

– Всякое движение мысли усиливает печаль. Мысль, с её воспоминаниями, образами радости и горя, с её одиночеством и слезами, жалостью к себе и раскаянием, – это почва, взращивающая печаль. Слушайте то, что говорится. Просто слушайте – не отголоски прошлого, не то, как превозмочь свою печаль или убежать от её мук, – а слушайте вашим сердцем, всем вашим существом то, что в данный момент говорится. Ваши зависимость и привязанности подготовили почву для вашей печали. Ваше пренебрежение изучению себя и красотой, которую это изучение приносит, питает вашу печаль; вся ваша эгоцентрическая деятельность ведёт вас к этой печали. Просто слушайте то, что говорится, оставайтесь с печалью, не уходите от неё. Всякое движение мысли усиливает печаль. Мысль – это не любовь. В любви нет печали.

29 сентября 1973

Дожди почти прекратились, и на горизонте клубились, меняя очертания, белые и золотистые облака; они высоко парили в голубом и зелёном небе. Все листья на кустах были чисто вымыты и ранним утром сверкали на солнце. Было прекрасное утро, земля ликовала, и казалось, что в воздухе пребывало благословение. Из этой высоко расположенной комнаты были видны синее море, вливающаяся в него река, пальмовые и манговые деревья. Дух захватывало перед этим чудом земли и громадами облаков. Было рано, спокойно, и шум дня ещё не начался; транспорта на мосту почти не было, только длинная вереница гружёных сеном повозок, запряжённых волами. Пройдут годы, и здесь появятся автобусы, а вместе с ними – загрязнение воздуха и шум. Было чудесное утро, всё пело и радовалось.

Два брата ехали в машине в близлежащую деревню повидать отца, которого они не видели около пятнадцати лет или больше. Им пришлось некоторое расстояние пройти пешком по дороге, которая содержалась весьма в плохом состоянии. Они подошли к искусственному водоёму, в котором накапливалась вода; со всех сторон он имел каменные ступени, по которым можно было спускаться за чистой водой. На одном конце водоёма стоял небольшой храм с высокой квадратной башней, суживающейся кверху; вокруг неё были высечены барельефы. На веранде храма, выходившей к большому пруду, было несколько человек, погружённых в медитацию, совершенно неподвижных, как каменные изваяния на барельефах башни. За водоёмом, позади нескольких других домов, находился дом, в котором жил их отец. Когда братья приблизились к дому, отец вышел, и они приветствовали его, полностью распростёршись на земле и касаясь его стоп. Они были робки и ждали, чтобы он заговорил, как велел обычай. Прежде, чем что-либо сказать, он вошёл в дом вымыть ноги, к которым прикоснулись сыновья. Он был очень ортодоксальным брамином, никто не мог прикасаться к нему, кроме браминов, а два его сына были осквернены, общаясь с людьми, не принадлежавшими их сословию, и ели пищу, приготовленную не-браминами. Поэтому он вымыл ноги и сел на землю, не слишком близко к своим осквернённым сыновьям. Они разговаривали в течение некоторого времени, а когда приблизился час трапезы, он велел им уйти, потому что не мог есть с ними; они больше не были браминами. Он, видимо, любил их, ведь они были его сыновьями, и он не видел их так много лет. Если бы их мать была жива, она, возможно, накормила бы их, но сама, конечно, не стала бы есть со своими сыновьями. Они, бесспорно, были очень привязаны к своим детям, но ортодоксальность и традиция исключали какой бы то ни было физический контакт с ними. Традиция очень сильна, она сильнее, чем любовь.

Традиция войны сильнее, чем любовь; традиция убивать для пищи и убивать так называемого врага препятствует человеческой нежности и привязанности; традиция многочасового труда порождает действенную жестокость; традиция брака скоро превращается в рабскую зависимость; Традиции богатых и бедных удерживают их обособленность; каждая профессия имеет свою особенную традицию, свою элиту, что порождает зависть и вражду. Традиционные церемонии и ритуалы в местах поклонения по всему свету отделили человека от человека, а слова и жесты не имеют вовсе никакого значения. Тысяча вчерашних дней, как бы они ни были ценны и прекрасны, препятствуют любви.

Вы переходите по шаткому мосту на другую сторону узкого, мутного ручья, который течёт в большую широкую реку, и попадаете в маленькую деревню, построенную из глины и высушенных на солнце кирпичей. Тут множество детей, пронзительно кричащих и играющих; те, кто постарше, заняты на полях или на рыбной ловле или работают в расположенном поблизости городе. В небольшой тёмной комнате окном служило отверстие в стене, – мухи не летят в эту темноту. В комнате было прохладно. В этом тесном пространстве работал ткач на большом ткацком станке; он не умел читать, но был по-своему воспитан, вежлив и полностью поглощён произведениями своего труда. Он ткал восхитительную ткань из золота и серебра с прекрасными узорами. В любого цвета ткань из шерсти или шёлка, которую он изготовлял, он мог вплетать традиционные узоры, самые тонкие и прекрасные. Он был рождён для этой традиции; небольшого роста, кроткий, он с радостью показывал свой изумительный талант. Вы наблюдали, как он создавал из шёлковых нитей тончайшую ткань, и в вашем сердце было изумление и любовь. Это был кусок ткани изумительной красоты, рождённый традицией.

30 сентября 1973

Длинная желтоватая змея переползала дорогу под деревом баньяна. Он совершил долгую прогулку и возвращался назад, когда увидел змею. Он шёл за ней совсем близко, по обочине дороги; змея заглядывала в каждую ямку и совсем его не замечала, хотя он чуть ли не наступал на неё. Она была довольно толстая; в середине её тела было большое утолщение. Крестьяне, возвращавшиеся домой, прекратили разговаривать и глядели; один из них сказал ему, что это кобра и что ему лучше быть осторожнее. Кобра скрылась в норе, а он пошёл дальше. Намереваясь встретить кобру снова на том же месте, он вернулся туда на следующий день. Змеи там не было, но крестьяне поставили там неглубокий горшок молока, положили несколько ноготков, большой камень, посыпанный золой, и некоторые другие цветы. Это место стало священным и каждый день тут будут свежие цветы; все жители кругом знали, что это место стало священным. Он вернулся на это место через несколько месяцев; тут было свежее молоко, свежие цветы, и камень был заново украшен. А баньян стал немного старше.

Храм возвышался над синим Средиземным морем; он был в руинах, остались только мраморные колонны. Во время войны он был разрушен, но по-прежнему был священным храмом. Однажды вечером, когда мрамор был освещён золотыми лучами солнца, ты почувствовал атмосферу святости; ты был один, не было вокруг туристов с их нескончаемой болтовнёй. Колонны сияли чистым золотом, а море далеко внизу было ярко-синим. Там находилась статуя богини, охраняемая и содержащаяся под замком, её можно было видеть лишь в определённые часы, и она теряла красоту святости. Лишь синее море пребывало неизменным.

Это был милый коттедж в сельской местности с газоном, за которым хорошо ухаживали, подстригали и пропалывали сорняки многие годы. Всё вокруг выглядело хорошо ухоженным, процветающим, радостным. За домом был небольшой огород; это было чудесное место с тихим ручьём, почти беззвучно струившимся поблизости. Дверь открыли и припёрли её статуей Будды, которую ногой подпихнули к двери. Хозяин совершенно не осознавал, что он делал; для него это был просто удобный предмет для удерживания двери. Интересно, обращался бы он точно также со статуей, которую он глубоко чтил, будучи христианином? Вы отвергаете священные предметы другого, но бережно относитесь к своим; верования другого – это суеверия, но ваше собственное – разумно и истинно. Что же священно?

Он сказал, что нашёл это на взморье; это был отшлифованный морем кусок дерева в форме человеческой головы, кусок твёрдого дерева, которому эту форму придали морские волны, омывая его долгие годы. Он принёс его домой и поставил над камином; время от времени он взглядывал на тот предмет и восторгался тем, что сделал. Однажды он положил около этой деревянной головы цветы, а потом это стало случаться каждый день; ему было не по себе, если около неё не было свежих цветов, и постепенно этот кусок отшлифованного дерева приобрёл очень важное значение в его жизни. Он никому, кроме себя не позволял дотрагиваться до этой вещи; другие люди могли осквернить её; сам же, прежде, чем её коснуться, мыл руки. Эта деревянная голова стала для него святой, священной, и он единственный был её высочайшим служителем, её представителем; она говорила ему такие вещи, которых сам он никогда не знал. Его жизнь заполнилась этим, и он был, по его словам, несказанно счастлив.

Что такое священное? Это не вещи, созданные умом, руками или морем. Символ никогда не является реальностью; слово «трава» – это не трава, которая растёт на лугу; слово «бог» не является богом. Слово никогда не содержит в себе целого, каким бы искусным ни было описание. Слово «священный» не имеет никакого значения само по себе; оно приобретает священность только вследствие отношения к чему-то, что иллюзорно или реально. Реальное – это не слова, идущие от ума; реальность, истина, есть нечто такое, к чему мысль не может прикоснуться. Там, где есть постигающий, нет истины. Мыслящий и его мысль должны прийти к концу, чтобы истина была. Тогда то, что существует является священным – тот древний мрамор в свете солнечных лучей, та змея и тот крестьянин. Где нет любви, там нет ничего священного. Любовь целостна и в ней нет никакого дробления, никакой фрагментации.

2 октября 1973

Сознание есть его содержание; содержание есть сознание. Всякое действие фрагментарно, когда содержание сознания раздроблено. Такая деятельность порождает конфликт, страдание и смятение; тогда неминуема печаль.

С высоты полёта можно было видеть зелёные поля, каждое отличалось от других формой, размером и цветом. Поток стремился к морю, а далеко за ним были горы, покрытые снегами. Всюду по земле были рассыпаны большие, всё разраставшиеся города, деревни; на холмах стояли замки, церкви и дома, а за ними тянулись огромные пустыни – бурые, золотые и белые. Потом снова синее море и пространства суши, покрытые густыми лесами. Земля была обильна и прекрасна.

Он был там, надеясь встретить тигра, и встретил. Крестьяне приходили сказать хозяину дома (где он гостил), что предыдущей ночью тигр загрыз молодую корову и непременно вернётся в ближайшую ночь к своей жертве. Хотели бы они его увидеть? На дереве будет сооружена площадка, и оттуда можно будет видеть крупного хищника, а кроме того, они привяжут к дереву козу, чтобы быть уверенными, что тигр придёт. Он сказал, что не хотел бы видеть козу, растерзанную ради его удовольствия. Этим вопрос был исчерпан. Но вечером, когда солнце скрылось за бугристым холмом, его хозяин выразил желание поехать покататься, надеясь, что может представиться случай увидеть тигра, растерзавшего корову. Они проехали по лесу несколько миль; стало совсем темно и с включёнными фарами они повернули назад. На обратном пути они потеряли всякую надежду увидеть тигра. Но тут как раз, делая крутой поворот, они оказались перед тигром, сидящим на задних лапах посреди дороги, огромным, полосатым, с глазами, сверкавшими в свете фар. Машина остановилась, и тигр, зарычав, пошёл им навстречу. Его рычание сотрясало машину; он был удивительно огромен, и его длинный хвост с чёрным кончиком медленно двигался из стороны в сторону. Зверь был раздражён. Окно машины было открыто, и когда тигр, рыча, проходил мимо, он протянул руку, чтобы погладить этот громадный сгусток энергии леса, но хозяин быстро рванул назад его руку, объяснив позднее, что хищник мог оторвать её. Это было великолепное животное, полное величия и мощи.

Там, внизу, на земле существовали тираны, лишающие человека свободы; идеологи, формирующие ум человека; священники, с их вековыми традициями и верой, превращающие человека в раба; политики, с их бесконечными обещаниями, приносящие растление и рознь. Там, внизу, человек захвачен в сети бесконечного конфликта, печали и ярких огней наслаждения. Это всё так ужасающе бессмысленно – страдание, труд и сентенции философов. Смерть, несчастья и тяжкий труд, человек против человека.

Это сложное многообразие, все эти различные изменения в формах наслаждения и страдания представляют собой содержание человеческого сознания, которое сформировано и обусловлено взрастившей его культурой с её религиозным и экономическим давлением. В пределах такого сознания свобода невозможна; то, что принято считать свободой, в действительности является тюрьмой, ставшей до некоторой степени приемлемой для жизни благодаря росту техники. В этой тюрьме происходят войны, которые и наука и прибыль делают всё более разрушительными. Свобода – не в смене тюрем, и не в какой-либо смене гуру, с их абсурдным авторитетом. Авторитет не приносит разумного порядка. Напротив, он порождает беспорядок, и это та почва, на которой вырастает авторитет. Свобода не существует во фрагментах. Нефрагментированный, целостный ум пребывает в свободе. Он не знает, что он свободен; то, что известно, – в сфере времени, – прошлого, через настоящее переходящего в будущее. Всякое движение есть время, а время не является фактором свободы. Свобода выбора отрицает свободу, выбор существует лишь там, где беспорядок, неразбериха. Ясность понимания, проникновения в суть – это свобода от страдания выбора. Абсолютный порядок – это свет свободы. Этот порядок – не дитя мысли, ибо вся деятельность мысли – это культивирование фрагментации. Любовь – не фрагмент мысли, наслаждения. Осознание этого означает разумность. Любовь и разумность неразделимы, и из этого проистекает действие, которое не вызывает страдания. Порядок – основа такого действия.

3 октября 1973

Ранним утром в аэропорту было ещё довольно холодно; солнце едва начинало всходить. Все были тепло закутаны, а бедные носильщики дрожали от холода; в аэропорту стоял обычный шум, рёв взлетающих реактивных самолётов, громкая болтовня, слова прощания и взлёт. Самолёт был переполнен туристами, бизнесменами и другими пассажирами, направлявшимися в священный город, грязный и кишевший людьми. Вскоре обширная гряда Гималаев стала розоветь в лучах утреннего солнца; мы летели на юго-восток, и на протяжении сотен миль эти огромные горные пики, прекрасные и величественные, казалось, висели в воздухе. Пассажир, сидевший рядом, был погружён в чтение газеты; женщина по ту сторону прохода погрузилась в молитву, перебирая чётки; туристы громко разговаривали и фотографировали друг друга и далёкие горы; каждый был занят своими делами и не замечал ни это чудо земли с извивающейся священной рекой, ни таинственную красоту огромных вершин, которые становились розовыми.

В конце прохода между рядами сидел мужчина, которому оказывалось особое уважение; он был немолод, с лицом учёного, с быстрыми движениями и чисто одет. Интересно, сознавал ли он когда-нибудь подлинное великолепие этих гор? Вскоре он встал и подошёл к пассажиру, занимавшему место рядом со мной, и спросил, не согласится ли тот поменяться с ним местами. Он сел, представился и спросил, не мог ли бы он со мной побеседовать. По-английски он говорил запинаясь, тщательно выбирая слова, как человек, недостаточно хорошо владеющий этим языком; у него был чистый мягкий голос и приятные манеры. Сначала он сказал, что для него большая удача лететь со мной в одном самолёте и что он рад нашей беседе. «Конечно, я знал о вас с юности, а на днях слушал вашу последнюю беседу: медитация и наблюдающий. Я учёный, пандит, практикующий свою собственную медитацию и дисциплины».

Горы отступали дальше к востоку, и под нами широко и приветливо извивалась река.

«Вы сказали, что наблюдающий есть наблюдаемое, медитирующий есть медитация, и что медитация имеет место только тогда, когда нет наблюдающего. Мне хотелось бы в этом разобраться. Для меня медитация была до сих пор контролем мысли, фиксацией ума на абсолюте».

– Тот, кто контролирует, есть контролируемое, не так ли? Мыслящий – это его мысли; без слов, без образов, мыслей разве существует мыслящий? Переживающий есть то, что он переживает; без переживания нет переживающего. Контролирующий мысль создан мыслью; он является одним из фрагментов мысли, назовите его как вам угодно; внешний фактор, каким бы возвышенным он ни был – это всего лишь продукт мысли; деятельность мысли всегда внешняя и ведёт к фрагментации.

«Можно ли прожить жизнь без контроля? В этом суть дисциплины».

– Когда то, что контролирующий является контролируемым, понято как безусловный факт, как истина, приходит совершенно иной вид энергии, который преобразует то, что есть. Контролирующий никогда не может изменить то, что есть; он может это контролировать, подавлять, видоизменять или убегать от этого прочь, но никогда не может он выйти за пределы и возвыситься над тем, что есть. Жизнь может и должна быть прожита без контроля. Контролируемая жизнь никогда не бывает разумной; она порождает нескончаемый конфликт, страдание и смятение.

«Это совершенно новая концепция».

– Если мне можно указать, это – не абстракция, не формулировка. Это только то, что есть. Страдание – не абстракция; из страдания можно, конечно, вывести умозаключение, создать концепцию, словесное построение, но это не будет тем, что есть, т.е. страданием. Идеологии не имеют реальности; существует только то, что есть. Оно никогда не может быть преобразовано, если наблюдающий отделяет себя от наблюдаемого.

«Является ли это вашим непосредственным опытом?»

– Было бы совершенно бесполезно и глупо сводить это просто к словесным структурам мысли; говорить о подобных вещах было бы лицемерием.

«Мне хотелось получить у вас разъяснение, что такое медитация, но теперь у нас нет времени, так как мы начинаем приземляться».

По прибытии нас встречали гирляндами, и зимнее небо было ярко-голубым.

4 октября 1973

Мальчиком он, бывало, сидел один под большим деревом вблизи пруда, в котором росли лотосы; они были розовые, от них шёл сильный аромат. Сидя в тени этого огромного дерева, он наблюдал за тонкими зелёными змейками и хамелеонами, лягушками и водяными змеями. Его брат вместе с другими детьми обычно приходил, чтобы позвать его домой. Это было приятное место – под деревом, с рекой и прудом. Казалось, было так много пространства, но это дерево создавало в нём своё собственное пространство. Всё нуждается в пространстве. Все эти птицы на телеграфных проводах, сидящие в тихий вечер с такими равными промежутками, создают пространство для неба.

Два брата вместе с другими сидели в комнате с картинами; вначале звучало пение на санскрите, а затем наступало полное молчание; это была вечерняя медитация. Младший брат обычно засыпал, опрокидываясь из сидячего положения, и просыпался лишь тогда, когда другие поднимались, чтобы уйти. Комната была не слишком большая, и на её стенах были картины, изображающие то, что священно. В узких границах храма или церкви человек задаёт форму тому движению пространства, которое не имеет пределов. Это происходит всюду; в мечети это безбрежное пространство вмещается в изящном начертании слов. Любовь нуждается в громадном пространстве.

К этому пруду приползали змеи и изредка приходили люди; каменные ступени вели вниз к воде, где росли лотосы. Пространство, которое создаёт мысль, измеримо и поэтому ограничено; культуры и религии – продукт мысли. Но ум наполнен мыслью и составлен из мысли; его сознание есть структура мысли, имеющая в себе мало пространства. А это пространство есть движение времени, отсюда – туда, от его центра – в направлении к внешним границам сознания, узкого или расширяющегося. Пространство, создаваемое центром для самого себя, – это его собственная тюрьма. Его отношения исходят из этого узкого пространства, но для того, чтобы жить, требуется пространство; пространство ума отрицает жизнь. Жизнь в узких границах центра – это борьба, страдание и печаль, но не жизнь.

Пространство, расстояние между вами и деревом – это слово, знание, которое есть время. Время – это наблюдающий, который создаёт расстояние между собой и деревьями, между собой и тем, что есть. Без наблюдающего расстояние исчезает. Отождествление с деревьями, с другим человеком или с формулировкой есть действие мысли в её стремлении к защищённости, к безопасности и уверенности. Существует расстояние от одной точки до другой, и чтобы преодолеть это расстояние, необходимо время; расстояние существует только там, где имеется направление, обращённое внутрь или вовне. Наблюдающий создаёт разделение, расстояние между собой и тем, что есть; от этого возрастают конфликт и печаль. Преобразование того, что есть, имеет место лишь тогда, когда нет разделения, нет времени, временного интервала между видящим и видимым. Любовь не знает расстояния.

Брат умер, и не было движения от скорби ни в каком направлении. Это не-движение есть прекращение времени. Река начиналась среди холмов и тенистой зелени и с рёвом вливалась в море и в беспредельность горизонта. Человек живёт в каких-то коробках с множеством отделений, они занимают много места, но в них нет пространства; они насильственны, жестоки, агрессивны и злобны; они обособлены и разрушают друг друга. Река – это земля и земля – это река; и они не могут существовать друг без друга.

Нет конца словам, но общение бывает словесное и не-словесное. Слушание слов – это одно, а слушание без слов – совсем другое; первое означает неадекватность, поверхностность, ведёт к бездействию; а второе – нефрагментированное действие, цветение добра. Слова могут дать прекрасные стены, но не пространство. Воспоминание, воображение – это страдание наслаждения, а любовь – не наслаждение.

Длинная тонкая зелёная змея была там в это утро; она была изящная и почти сливалась с зелёными листьями; она обычно лежала неподвижно, затаившись, ожидая и следя. Показалась большая голова хамелеона; он вытянулся на ветке и часто менял свою окраску.

6 октября 1973

Единственное дерево стоит на зелёном лугу, занимающем целый акр; оно старое и весьма уважаемо всеми другими деревьями на холме. В своём уединении оно возвышается над шумным потоком, холмами и над коттеджем за деревянным мостом. Ты любуешься им, когда проходишь мимо, а на обратном пути разглядываешь его более обстоятельно, неторопливо; ствол его очень большой, глубоко вросший в землю, крепок, не поддаётся разрушению; длинные ветви тёмные и изгибающиеся, дают хорошую тень. Вечером дерево погружено в себя, недоступно, но в дневные часы оно открытое и приветливое. Всё оно целое, не тронутое топором или пилой. В солнечный день ты сидел под ним, ты ощущал его почтенный возраст, и поскольку ты был наедине с ним, ты осознавал глубину и красоту жизни.

Старый крестьянин устало прошёл мимо тебя, когда ты сидел на мосту, глядя на закат солнца; он был почти слеп и шёл, прихрамывая, с узлом в одной руке и с палкой в другой. Это был один из тех вечеров, когда краски заката горели на каждой скале, на деревьях и ветвях; трава и поля, казалось, светились своим собственным внутренним светом. Солнце село за круглым холмом, и среди этой феерии красок зажглась вечерняя звезда. Крестьянин остановился перед тобой, поглядел на эти поразительные краски и на тебя. Вы посмотрели друг на друга, и не сказав ни слова, он с трудом двинулся дальше. В этом общении было тёплое чувство приязни, нежность и уважение, не какое-то глупое уважение, а то, которое испытывают друг к другу религиозные люди. В тот момент и время и мысль остановились. Вы и он были истинно религиозны, не испорчены верованием, мысленным образом, словом или нищетой. Вы часто встречались на той дороге среди каменистых холмов и всякий раз, когда вы глядели друг на друга, ощущалась радость полного взаимопроникновения.

Он шёл с женой из храма через дорогу. Оба были молчаливы, глубоко взволнованы песнопениями и богослужением. Вам случилось идти позади них, и вы уловили чувство благоговения, силу их решимости вести религиозную жизнь. Но эта решимость скоро исчезнет, когда они снова ощутят ответственность перед своими детьми, которые помчатся к ним навстречу. Он имел какую-то профессию, был, видимо, способным человеком, так как у него был большой дом. Тяжесть существования снова захватит его, и хотя он часто будет ходить в храм, борьба будет продолжаться.

Слово – не вещь; образ, символ не есть реальность. Реальность, истина – не слово. Попытка выразить её в словах полностью её стирает, и её место занимает иллюзия. Интеллект может отвергнуть всю структуру идеологии, верования, все парадные мундиры и власть, которая им следует, но рассудок способен оправдать любое верование, любое мышление. Рассудок – это порядок мысли, а мысль – ответ внешнего, материального. Являясь внешним, мысль создаёт внутреннее. Человек никогда не может жить только внешним, и внутреннее становится необходимым. Это разделение на внешнее и внутреннее – та основа, на которой происходит борьба «я» и «не-я». Внешнее – это бог религий и идеологий; внутреннее пытается приспособиться к этим образам, и это порождает конфликт.

Не существует ни внешнего, ни внутреннего, есть только целое. Переживающий есть переживаемое. Фрагментация – это безумие. Целостность – не просто слово; она существует, когда разделение на внешнее и внутреннее абсолютно исчезает. Мыслящий есть мысль.

Когда вы идёте без единой мысли, просто наблюдая без наблюдающего, вы вдруг осознаёте священное, то, что мысль никогда не способна выдумать. Вы останавливаетесь, глядите на деревья, на птиц и на прохожего; это не иллюзия, не то, чтобы ум сам себя обманывает. Это – в ваших глазах, во всём вашем существе. Цвет бабочки – это бабочка.

Краски заката блекли, и прежде чем небо совсем потемнело, показался робкий молодой месяц и скрылся за холмом.

7 октября 1973

Это был один из тех горных дождей, которые длятся три или четыре дня, принося с собой похолодание. Земля пропиталась водой, стала вязкой, и все горные тропинки были скользкими; маленькие ручейки сбегали по крутым склонам, и работа на террасных полях приостановилась. Деревья и чайные плантации поникли от сырости; уже более недели не показывалось солнце, и стало совсем прохладно. Горы с гигантскими остроконечными вершинами, покрытые снегами, были расположены к северу. Флаги возле храмов стояли тяжёлыми от дождя; колыхающиеся от слабого ветра, они утратили свою прелесть, свои весёлые краски. Гремел гром, сверкали молнии, и грохот перекатывался из долины в долину; густой туман скрывал яркие вспышки света.

На следующее утро небо было прозрачно-голубое, ласковое, и величественные горные пики, безмолвные и неподвластные времени, сияли в первых лучах утреннего солнца. Межу деревней и высокими горами лежала глубокая долина; она была полна темно синего тумана. Прямо впереди возвышался в ясном небе второй по высоте пик Гималаев. Казалось, что до пика можно почти дотронуться, но до него было много миль; расстояние забывалось, потому что он был здесь во всём своём величии, во всей чистоте и неизмеримости. К концу утра пик исчез, скрытый темнеющими облаками, поднимающимися из долины. Только ранним утром он показывался и исчезал через несколько часов. Неудивительно, что древние видели своих богов в этих горах, в громе и облаках. Божественность их жизни была в благословении, скрытом в этих недоступных снегах.

Его ученики пришли, чтобы пригласить вас посетить их гуру; вы вежливо отказывались, но они приходили снова и снова, надеясь, что вы измените свой взгляд или примете приглашение, устав от их настойчивости. Было решено, что их гуру придёт с несколькими, по своему выбору, учениками.

Это была шумная маленькая улица; дети играли на ней в крикет; у них была одна бита и несколько разрозненных кубиков. С криками и смехом они весело играли, останавливаясь лишь чтобы пропустить машину, когда водители притормаживали, чтобы не помешать их игре. Они так играли день за днём, а в то утро особенно много кричали, когда пришёл гуру, держа в руках небольшую отшлифованную трость.

Некоторые из нас сидели на тонком тюфяке на полу, и когда он вошёл в комнату, мы встали, предложив ему тюфяк. Он сел, скрестив ноги, и положил свою трость перед собой. Этот тонкий тюфяк, казалось, придавал ему авторитета. Он обрёл истину, пережил её и потому он, который узнал, открывал дверь для нас. То, что он говорил, было законом для него и для других; вы были просто ищущим, тогда как он уже нашёл. Вы могли заблудиться в своём поиске, и он мог помочь вам продвигаться по пути, но вы должны ему повиноваться. Вы спокойно ответили, что всякое искание и нахождение не имеют значения, если ум не свободен от своей обусловленности; эта свобода есть первый и последний шаг, а подчинение любому авторитету в вопросах, касающихся ума, означает, что ум пребывает в иллюзии, и его деятельность порождает печаль. Он глядел на вас с жалостью, озабоченностью и с тенью раздражения, как если бы вы были немного не в своём уме. Потом он сказал: «Самый великий и решающий опыт был дан мне, и ни один ищущий не может отвергать это».

– Если реальность или истина переживается как опыт, то это всего лишь проекция вашего ума. То, что переживается, – не истина, но создание вашего собственного ума.

Его ученики беспокойно заёрзали. Последователи губят своих учителей и самих себя. Он поднялся и вышел, сопровождаемый учениками. Дети всё ещё играли на улице, кто-то был выбит из игры, вызвав дикие аплодисменты и возгласы одобрения.

Не существует пути к истине, исторического или религиозного. Истина не может быть пережита или найдена с помощью диалектики; она может быть обретена в меняющихся взглядах и верованиях. Вы натолкнётесь на неё, когда ум будет свободен от всего, что он накопил. Этот величественный горный пик – тоже чудо жизни.

8 октября 1973

Обезьяны были всюду в это тихое утро: на веранде, на крыше и на манговом дереве – целая стая обезьян; это была разновидность бурых краснолицых обезьян. Малыши гонялись друг за другом среди деревьев, не слишком далеко от матерей, а большие самцы сидели поодиночке, не спуская глаз со всей стаи; их было, наверное, около двадцати. Обезьяны действовали достаточно разрушительно, но поскольку солнце поднялось выше, они постепенно скрылись в более густом лесу, подальше от человеческого жилья; вожак удалился первым и за ним тихо последовали остальные. Теперь возвратились попугаи и вороны с обычной трескотнёй, возвещавшей об их прибытии. Была одна ворона, которая обычно начинала каркать хриплым пронзительным голосом всегда в одно и то же время, и это карканье продолжалось без остановки, пока ворону не прогоняли. Она устраивала этот концерт изо дня в день; её карканье проникало вглубь комнаты и казалось, что все другие шумы прекращались. Эти вороны не допускают ожесточённых ссор в своей среде, они быстры, осторожны и хорошо выживают. Обезьяны, кажется, их не любят. День предстоял славный.

Это был худой, крепкий человек с красивой головой, и по глазам его было видно, что он любил смеяться. Мы сидели на скамье, обращённой к реке, в тени тамариндового дерева, населённого многочисленными попугаями и парой маленьких совок, которые грелись в лучах утреннего солнца.

Он сказал: «Я провёл много лет в медитации, контролируя свои мысли, постясь и ограничиваясь одной трапезой в день. Я работал в сфере социальной помощи, но уже давно отказался от неё, когда увидел, что такого рода деятельность не решает серьёзных человеческих проблем. Многие ещё продолжают работать в этой области, но эта деятельность уже не для меня. Мне важно понять всё значение и всю глубину медитации. Каждая школа медитации придерживается какой-то формы контроля; я практиковал различные системы, но этому, кажется, нет конца».

– Контроль включает разделение на контролирующего и предмет контроля; это разделение, как и всякое разделение, вносит конфликт и искажение в действие и поведение. Эта фрагментация есть деятельность мысли, один фрагмент пытается контролировать другие, назовите этот фрагмент контролирующим или как вам угодно. Это разделение является искусственным и вредным. В действительности контролирующий есть контролируемое. Мысль по самой своей сути фрагментарна, и это является причиной смятения и страдания. Мысль разделила мир на национальности, идеологии и религиозные секты, большие и малые. Мысль – это ответ памяти, опыта и знания, накопленных в мозгу; она может функционировать эффективно, здраво лишь тогда, когда существуют уверенность и порядок. Чтобы выжить физически, мысль должна защищать себя от всякой опасности; необходимость внешнего выживания легко понять, но психологическое выживание, выживание образа, составленного мыслью, – дело совсем иное. Мысль разделила существование на внешнее и внутреннее, и от этого обособления происходят конфликт и контроль. Для выживания внутреннего – верования, идеологии, богов, национальностей – особую значимость приобретают умозаключения, а это ведёт к бесчисленным войнам, насилию и страданию. Желание внутреннего выживания со множеством его мысленных образов, – это болезнь, дисгармония. Мысль есть дисгармония. Все её образы, идеологии, её истины сами по себе противоречивы и разрушительны. Если не говорить о технических достижениях, мысль явилась причиной хаоса и наслаждений, оборачивающихся страданием как внутренне, так и внешне. Замечать всё это в вашей повседневной жизни, слышать и видеть движение мысли означает находиться в перемене, которую производит медитация. Эта перемена заключается не в том, что «я» становится высшим «я», но в изменении содержания сознания; сознание – это его содержание. Сознание мира – это ваше сознание; вы – это мир, а мир – вы. Медитация есть полное изменение мысли и её деятельности. Гармония – не плод мысли; она приходит с восприятием целого.

Утренний ветер стих, и не шевелился ни один листочек; река стала совершенно спокойной и через широкую водную гладь доносились все шумы с противоположного берега. Даже попугаи затихли.

9 октября 1973

Вы ехали по узкоколейной дороге поездом, который останавливался почти на каждой станции, где продавцы горячего кофе и чая, одеял и фруктов, сладостей и игрушек громко кричали, предлагая свои товары. Заснуть было почти невозможно, а утром все пассажиры перебрались на судно, которое должно было перевезти их по этой неглубокой части моря на остров. Там уже ждал вас поезд, чтобы довезти в столицу, проезжая мимо джунглей и пальм, чайных плантаций и деревень. Это была приветливая и счастливая земля. У моря было жарко и сыро, но на холмах, где раскинулись плантации чая, было прохладно и в воздухе ощущался аромат тех давних дней, когда не было перенаселённости и жизнь была проста. В городе, как во всех городах, были шум, грязь, убогость нищеты и пошлость денег; в гавани стояли суда со всего мира.

Дом был в уединённом месте и в него нескончаемым потоком шли люди, чтобы приветствовать его гирляндами цветов и фруктами. Один человек как-то спросил, не хотел бы он посмотреть на недавно родившегося слонёнка, и мы, разумеется, пошли посмотреть на него. Ему было около двух недель, и нам сказали, что его мать, огромная слониха, очень возбуждена и очень ревностно оберегает малыша. Из города мы ехали в машине мимо нищеты и грязи до реки с коричневой водой, на берегу её была деревня, которую окружали высокие и густые деревья. Там находилась огромная темнокожая слониха со слонёнком. Он провёл там несколько часов, пока слониха не привыкла к нему; потом он был ей представлен и слониха разрешила ему погладить её длинный хобот и угостить её фруктами и сахарным тростником. Подвижный кончик хобота просил ещё, и яблоки, бананы были отправлены в её большой рот. Новорождённый слонёнок, помахивая своим крошечным хоботком, стоял между ног матери. Слонёнок был совершенной её копией.  Наконец, мать позволила дотронуться до её малыша. Его кожа была не слишком жёсткой, а хобот непрерывно двигался, и он был самой подвижной частью его маленького тела. Слониха всё время была настороже, и служителю время от времени приходилось её успокаивать. Слонёнок был очень игривый.

Женщина, вошедшая в небольшую комнату была в глубоком горе. Её сын был убит на войне. «Я его очень любила, и он был моим единственным ребёнком; он был хорошо воспитан, и в нём чувствовалось много добра и большой талант. Его убили – почему так должно было случиться именно с ним и со мной? Мы так любили и так были привязаны друг к другу. То, что произошло, слишком жестоко». Она рыдала, и, казалось, не было конца её слезам. Она взяла его руку и стала успокаиваться, вскоре она уже могла слушать.

Мы тратим так много средств на обучение своих детей; мы так заботимся о них; мы сильно к ним привязываемся; они заполняют нашу одинокую жизнь; в них мы видим осуществление собственных надежд, продолжение собственной жизни. Для чего нам нужно образование? Чтобы стать машинами? Чтобы проводить свои дни в мучительном труде и умереть от несчастного случая или мучительной болезни? Это та жизнь, которую принесла нам наша культура, наша религия. Всюду в мире жёны или матери льют слёзы; война или болезнь лишила их сына или мужа. Является ли любовь привязанностью? Является ли она слезами и мукой утраты, одиночеством и скорбью, жалостью к себе и болью расставания? Если бы вы любили вашего сына, вы должны были бы заботиться, чтобы ни один сын не был когда-либо убит на войне. Были тысячи войн, а матери и жёны никогда полностью не отвергали пути, ведущие к войне. Вы будете, страдая, лить слёзы и сами того не желая поддерживать системы, которые порождают войну. Любовь не знает насилия.

Мужчина объяснил, почему он разошёлся с женой. «Мы были очень молоды, когда поженились, и через несколько лет жизнь разладилась во всех отношениях, сексуально, ментально, и мы оказались совершенно разными людьми. Вначале мы полюбили друг друга, но постепенно наша любовь перешла в ненависть; развод стал необходим, и юристы так считают».

Любовь – это наслаждение, порыв страсти? Это физическое ощущение? А влечение и его удовлетворение – любовь ли это? Является ли любовь продуктом мысли? Или же это нечто случайное, вызываемое обстоятельствами? Является ли любовь чувством товарищества, доброты и дружбы? Если хоть что-нибудь из всего этого выходит на первое место, то это уже не любовь. Любовь является такой же окончательной и решающей, как и смерть.

Тропа, ведущая к вершинам гор, проходит через леса, луга и открытые пространства. Там, где начинается подъём, стоит скамейка, и на ней сидит старая супружеская пара, глядя вниз, на залитую солнцем долину. Они приходят сюда очень часто. Сидят без слов, тихо созерцая красоту земли. Они ждут смерти. А тропа идёт дальше, вглубь снегов.

10 октября 1973

Дожди прошли и огромные валуны блестели под утренним солнцем. В сухих руслах рек появилась вода, и земля снова радовалась; почва стала более красной, и каждый куст, каждая травинка стали зеленее, и на деревьях, которые корнями уходили глубоко в землю, появились свежие листочки. Скот становился тучнее, а крестьяне – менее тощими. Эти холмы так же стары, как земля, и огромные валуны, казалось, нашли здесь своё надёжное, прочное место. Один из холмов, расположенных к востоку, имеет форму большой площадки, на которой был построен квадратный храм. Деревенским детям надо было ходить за несколько миль, чтобы учиться читать и писать. Маленькая девочка с сияющим лицом совершенно самостоятельно шла в школу в ближайшую деревню; в одной руке у неё была книга, в другой какая-то еда. Она остановилась, когда мы подошли, робкая и любопытная; если бы она постояла подольше, то опоздала бы в школу. Рисовые поля были поразительно зелёными. Это утро было долгое, тихое.

Две вороны повздорили в воздухе, каркая и набрасываясь друг на друга; в воздухе не было достаточной опоры, так что они, схватившись друг с другом, опустились на землю. На земле полетели перья, и битва начинала принимать серьёзный оборот. Вдруг около дюжины других ворон налетели и прекратили драку. После продолжительного карканья и перебранки все они исчезли в листве деревьев.

Склонность к насилию наблюдается всюду, среди людей высоко образованных и крайне примитивных, среди интеллектуалов и сентиментальных людей. Ни образование, ни организованные религии не способны укротить человека; они, напротив, сами ответственны за войны, пытки, концентрационные лагеря и за истребление животных на суше и  на море. Чем больше человек продвигается вперёд, тем более жестоким он, по-видимому, становится. Политика превратилась в гангстеризм, одна группировка против другой; национализм привёл к войне; происходят экономические войны; всюду проявляются ненависть и насилие. Ни опыт, ни знание, кажется, не учат человека, и насилие во всех его формах продолжает существовать. Каково место знания в преобразовании человека и его общества?

Энергия, затраченная на накапливание знания, не изменила человека; она не прекратила насилие. Энергия, затраченная на тысячи объяснений, почему человек так агрессивен, груб, бесчувствен, не положила конца его жестокости. Энергия, затраченная на анализ причин нарушения его психики, – его наслаждение насилием, садизм, бандитизм, – отнюдь не сделала человека внимательным к другому и добрым. Несмотря  на все слова и книги, угрозы и наказания, человек по-прежнему остаётся склонным к насилию.

Насилие заключается не только в убийстве, в бомбе, в революционной перемене через кровопролитие; это нечто гораздо более глубокое и тонкое. Приспособление и подражание – признаки насилия; навязывание авторитета и подчинение ему – признак насилия; честолюбие и соревнование – это выражение агрессивности и жестокости, а сравнение порождает зависть с присущими ей враждебностью и ненавистью. Где существует конфликт, внутренний или внешний, там есть почва для насилия. Разделение во всех его формах приносит конфликт и страдание.

Вы знаете всё это; вы читали об актах насилия, сталкивались с ним в самих себе и вокруг, вы слышали о нём, однако же насилие не прекратилось. Почему? Объяснения и причины этого не имеют реального значения. Если вы заняты ими, то попусту тратите энергию, которая вам необходима, чтобы выйти за пределы насилия. Вам нужна вся ваша энергия, чтобы встретить и превзойти ту энергию, которая расточается при применении насилия. Контролирование насилия – это лишь другая форма насилия, так как контролирующий есть контролируемое. При полном внимании, суммирующем всю энергию, насилие во всех его формах прекращается. Внимание – это не слово, не мысленная абстракция, а дело повседневной жизни. Действие – это не идеология, но если действие вытекает из идеологии, то оно ведёт к насилию.

После дождей река разливается всюду, омывая каждый валун, каждый город и деревню, и как бы это её ни загрязняло, она самоочищается и течёт в долины, ущелья и луга.

12 октября 1973

Снова один известный гуру пришёл встретиться с ним. Мы сидели в красиво огороженном саду; зелёный газон был в хорошем состоянии, на нём росли розы, душистый горошек, ярко-жёлтые ноготки и другие цветы восточного севера. Ограда и деревья защищали от шума немногих проезжавших автомашин; воздух был полон аромата множества цветов. Вечером из потайного убежища под деревом обычно выходила семья шакалов; они вырыли большую нору, где мать прятала троих щенков. Они выглядели здоровыми, и вскоре после захода солнца мать выходила с ними, держась ближе к деревьям. За домом складывались кухонные отходы, и в более поздние часы шакалы отправлялись туда. Здесь жила также семья мангустов. Каждый вечер мать с розовым носом и длинным толстым хвостом выходила из своей норы; за ней шли друг за другом два малыша, стараясь держаться поближе к ограде. Они тоже уходили за дом к кухне, где иногда оставляли для них корм. Благодаря им в саду не было змей. Их пути, кажется, никогда не пересекались с путями шакалов, но если они встречались, то как будто не замечали друг друга.

Гуру за несколько дней сообщил о своём желании сделать визит. Он прибыл, а несколько позже вереницей последовали его ученики. Они, как обычно, прикасались к его стопам в знак глубокого уважения. Они хотели прикоснуться также к стопам другого человека, но он этого не позволил; он сказал им, что это унизительно, однако традиция и надежда на небесное блаженство были в них слишком сильны. Гуру не хотел войти в дом, так как он дал обет никогда не входить в дома женатых людей. В то утро небо было ярко-голубым, и тени были длинными.

«Вы отрицаете, что вы – гуру, но вы – гуру всех гуру. Я следил за вами с вашей юности, и то, что вы говорите, – истина, которую лишь немногие смогут понять. А для множества остальных мы необходимы, иначе они сбились бы с правильного пути; наш авторитет спасает неразумных. Мы – толкователи. Нам был дан наш опыт: мы знаем. Традиция – это защита, она служит оплотом: лишь очень немногие могут держаться в одиночестве и воспринимать обнажённую реальность. Вы относитесь к тем, кто имеет на себе благословение, но нам приходится идти с толпой, петь её песни, читать святые имена, окроплять святой водой, что не означает, что мы совершенные лицемеры. Люди нуждаются в помощи, и мы здесь для того, чтобы её оказывать. В чём заключается, если мне позволено будет спросить, переживание этой абсолютной реальности?»

Ученики всё ещё продолжали подходить и уходили, не проявив интереса к беседе, равнодушные к тому, что их окружало, к красоте цветка и дерева. Некоторые из них сидели на траве и слушали, надеясь, что они не будут слишком потревожены. У человека есть недовольство культурой, в которой он воспитан.

– Реальность – не то, что может быть переживаемо. К ней нет пути, и не существует слов, которые могли бы обозначать её; она – не то, что можно искать и находить. Если человек ищет и находит, это означает, что его ум искажён. Само слово «истина» не есть истина; описание не является тем, что оно описывает.

«Древние поведали о своих переживаниях, о своём блаженстве в медитации, о своём сверхсознании, о своей священной реальности. Да будет позволено спросить: должен ли человек оставаться в стороне от всего этого, в стороне от их высокого примера?»

– Любой авторитет в медитации сам  по себе есть её отрицание. Всяческому знанию, представлениям, примерам в медитации нет места. Полное исключение медитирующего, переживающего, мыслящего – вот самая суть медитации. Наблюдающий – это прошлое, его основой является время, его мысли, образы, тени, связанные со временем. Знание – это время, и свобода от знания, от известного, есть расцвет медитации. Не существует никакой системы и, стало быть, не может быть никакого указания в отношении истинности или красоты медитации. Следовать другому, его примеру, его слову – значит изгонять истину. Только в зеркале отношений вы видите то, что есть. Видящий есть видимое. Без порядка, который приносит добродетель, медитация и бесконечные притязания других не имеют ни малейшего значения, они абсолютно неуместны. Истина не имеет традиции, она не может быть воспринята от другого.

На солнце аромат душистого горошка был очень сильным.

3 октября 1973

Мы плавно летели на высоте тридцати семи тысяч футов, и самолёт был полон. Мы пролетели над морем и приближались к суше; далеко под нами были море и земля; пассажиры, кажется, не переставали разговаривать, пить или перелистывать страницы журналов; потом демонстрировался фильм. Это была шумная группа людей, которых надо было развлекать и кормить; они спали, храпели, держались за руки. Земля, вскоре скрывшаяся под массой облаков от горизонта до горизонта, пространство, высота и шум разговоров. Между землёй и самолётом – бесконечные белые облака, а над нами – нежно-голубое небо. Сидя в углу у окна, вы были бдительны, наблюдая за изменением формы облаков и белым сиянием над ними.

Обладает ли сознание какой-то глубиной или это всего лишь трепещущая поверхность?  Мысль может вообразить свою глубину, может утверждать, что она имеет глубину, или считать, что она – всего лишь рябь на поверхности. Имеет ли мысль как таковая вообще какую-либо глубину? Сознание состоит из его содержания; содержание сознания – это его предел. Мысль есть деятельность внешнего, и в некоторых языках мысль означает внешнее. Значение, придаваемое скрытым слоям сознания, ограничивается всё той же поверхностью, глубины оно не имеет. Мысль может придать себе центр, как эго, «я», но этот центр вообще не имеет никакой глубины; слова, как бы ловко и тонко они ни были подобраны, неглубоки. «Я» – это продукт мысли в виде слова и отождествления; «я», ищущее глубину в действии, в существовании, вообще не имеет никакого значения; все его попытки создать глубину в отношениях кончаются тем, что оно множит свои собственные образы и тени их считает глубокими. Деятельность мысли не имеет глубины; её наслаждения, её страхи, её печаль находятся на уровне поверхности. Само слово «поверхность» показывает, что под нею что-то есть, большая или меньшая глубина, больший или меньший объём. Неглубокий или глубокий ум – это слова мысли, а мысль сама по себе поверхностна. За мыслью, создавая объём, стоит опыт, знание, память, то, что ушло в прошлое, чтобы вновь быть вызванными и оказывать или не оказывать воздействие.

Там, далеко под нами, на земле катила свои воды широкая река, делая большие изгибы среди рассыпанных вокруг ферм, а по петляющим дорогам ползали муравьи. Горы были покрыты снегом, а долины были зелёными, с глубокими тенями. Солнце было прямо перед нами и садилось в море, когда самолёт приземлялся среди дыма и шума растущего города.

Есть ли глубина в жизни, в существовании вообще? Все ли отношения поверхностны? Может ли мысль когда-либо это выяснить? Мысль – это единственный инструмент, который человек развил и отточил, и когда она отвергнута в качестве средства для понимания глубины жизни, ум ищет другие средства. Поверхностная жизнь скоро становится утомительной, скучной, лишённой значения, и это порождает постоянную погоню за наслаждением, страхи, конфликт и насилие. Видеть фрагменты, которые создала мысль и их деятельность как целое – это конец мысли. Восприятие целого возможно только тогда, когда наблюдающий, который представляет собой один из фрагментов мысли, не действует. Тогда действие есть отношение, и оно никогда не ведёт к конфликту и печали.

Лишь безмолвие имеет глубину, как и любовь. Безмолвие, как и любовь не является движением мысли. Только тогда слова, глубокие или поверхностные, утрачивают своё значение. Любовь и безмолвие неизмеримы. Что измеримо – это мысль и время; мысль есть время. Измерение необходимо, но когда мысль привносит его в действие и отношение, возникают зло и беспорядок. Порядок неизмерим, измерить можно только беспорядок.

На море и в доме царила тишина, и холмы, усыпанные весенними полевыми цветами, были безмолвны.

 

РИМ

17 октября 1973

Стояло жаркое сухое лето со случайными ливнями; газоны порыжели, но высокие деревья с густой листвой выглядели счастливыми, и цветы продолжали цвести. Такого лета в стране не было уж много лет, и фермеры были довольны. В городах было очень плохо – загрязнённый воздух, жара, обилие людей на улицах; каштаны начали уже приобретать коричневую окраску, и парки были полны людей с детьми, бегавшими всюду с громкими криками. За городом было чудесно; там всегда царила тишина, и небольшая узкая речка с лебедями и дикими утками была полна очарования. Романтизм и сентиментальность были надёжно заперты в городах, а здесь, в сельской местности, среди деревьев, лугов и ручьёв, пребывали красота и очарование. Дорога, протянувшаяся через леса и испещрённая тенями, и каждый листок хранят эту красоту, каждый увядающий листок и былинка травы. Красота – не слово, не эмоциональная реакция; она не настолько податлива, чтобы мысль её искажала и придавала ей форму. Когда существует красота, всякое движение и действие в любом отношении целостно, разумно и свято. Когда этой красоты, этой любви нет, мир становится безумным.

С небольшого экрана проповедник, пользуясь изысканными жестами и словами, говорил, что он знал своего спасителя, единственного спасителя, который жил на земле, и что если бы он не жил, мир был бы лишён всякой надежды. Агрессивный взмах его руки отметал прочь всякое сомнение, всякое стремление что-то выяснить, ибо он знает, а вы должны отстаивать то, что он знает, так как его знание – это ваше знание, ваше убеждение. Рассчитанные движения его рук и убеждающее слово вселяли уверенность и воодушевляли аудиторию, которая внимала ему, молодые и старые, с открытым ртом, зачарованная и преклоняющаяся перед мысленным образом, существующим в собственном уме. Только что началась война, но это не тревожило ни проповедника, ни его многочисленную аудиторию, ибо войны должны происходить, к тому же они составляют часть их культуры.

На этом экране несколько позднее показывали, над чем работают учёные, их замечательные изобретения, их выдающиеся открытия в освоении космоса, мир завтрашнего дня, новые сложные машины; показывали, как формируются клетки, эксперименты, проводимые над животными, червями и мухами. Подробно и занимательно рассказывалось об изучении поведения животных. Благодаря этому изучению профессора могли лучше понять поведение человека. Рассматривались остатки древней культуры; раскопки, сосуды, бережно хранимые мозаики и руины древних стен; этот удивительный мир прошлого, его храмы, его великолепие. Много, много томов написано о сокровищах, о живописи, о жестокостях и величии прошлого, его царях и его рабах.

Немного позднее была показана реально происходящая война, которая бушевала в пустыне и среди зелёных холмов, огромные танки и летящие на небольшой высоте реактивные самолёты, грохот и намеренное массовое убийство; и политики, говорящие о мире, но в каждой стране поддерживающие войну. Были показаны плачущие женщины и тяжелораненые, дети, размахивающие флагами, и священники, нараспев произносящие благословения.

Слёзы человечества не смыли человеческое желание убивать. Ни одна религия не остановила войну; все они, напротив, вдохновляли её, благословляли оружие войны, сеяли рознь между людьми. Правительства обособленны и оберегают свою обособленность. Учёные зависят от правительств. Проповедник запутался в своих словах и образах.

Вы будете лить слёзы, но будете воспитывать своих детей, чтобы убивать и быть убитыми. Вы принимаете это как образ жизни; свою обязанность вы видите в том, чтобы обеспечить надёжную гарантию собственной безопасности; это ваш бог и ваше горе. Ваша забота о собственных детях так старательна и щедра, но потом, в порыве энтузиазма вы не возражаете, чтобы они были убиты. На экране показали детёнышей морских котиков с огромными глазами; их убивали.

Функция культуры заключается в том, чтобы полностью преобразить человека.

По реке плавали оранжевые утки, они плескались, гонялись друг за другом, а на воде были тени деревьев.

18 октября 1973

На санскрите есть длинная молитва о мире. Она была написана много-много столетий тому назад кем-то, кому мир был абсолютно необходим, и возможно на этом основывалась его повседневная жизнь. Молитва была написана, когда не вкрался ещё яд национализма, когда ещё не было власти денег и той довлеющей поглощённости человека мирскими делами, которую принесла индустриализация. Это молитва о непреходящем мире: Да будет мир среди богов, в небесах и среди звёзд; да будет мир на земле среди людей и четвероногих животных; да не причиним мы вреда друг другу; да будем великодушными друг с другом; да обретём мы разум, который станет направлять нас в нашей жизни и действии; да будет мир в нашей молитве, на наших устах и в наших сердцах.

В этой молитве нет упоминания о личности; это пришло значительно позднее. В ней говорится только о нас в целом – наш мир, наш разум, наше знание, наше озарение. Звучание санскритских песнопений, очевидно, обладает удивительным воздействием. Когда в храме сливалось в единый звук пятьдесят голосов, казалось, что дрожали стены.

Тропинка шла через зелёное сверкающее поле, через залитый солнцем лес и дальше. Вряд ли кто-нибудь приходит в эти леса, полные света и теней. В них очень мирно, спокойно и уединённо. Тут много белок и иногда встречается олень, робкий, настороженный, и умчится прочь; белки наблюдают за тобой из ветвей и иногда поворчат на тебя. В этих лесах ощущается аромат лета и запах сырой земли. Есть огромные деревья, старые и сильно замшелые; они приветливо тебя встречают, и ты ощущаешь теплоту этой приветливости. Каждый раз, когда ты там сидишь и глядишь сквозь ветви и листву на чудесное голубое небо, этот покой и приветливость ожидают тебя. Ты шёл с другими через этот лес, но в нём были отчуждённость и молчание; люди болтали, равнодушные и не сознающие царственного величия и великолепия этих деревьев; у этих людей не возникало взаимоотношений с деревьями, как и, по всей вероятности, не было отношений друг с другом. Взаимоотношения между деревьями и тобой возникали мгновенно и во всей полноте; они и ты были друзьями, и потому ты был другом каждого дерева, каждого куста и цветка на земле. Ты приходил не за тем, чтобы уничтожать, и между ними и тобой был мир.

Мир – это не промежуток времени между окончанием и началом конфликта, страдания и печали. Не существует правительства, которое может принести мир; его мир – это разложение и упадок; его организованное управление народом ведёт к вырождению, поскольку оно не проявляет заботы обо всех людях земли. Тирании никогда не могут удерживать мир, ибо они уничтожают свободу: мир и свобода шагают вместе. Убивать друг друга ради мира – идиотизм идеологий. Вы не можете купить мир; он не является изобретением интеллекта; он не может быть обретён с помощью молитвы или путём сделки. Мир не пребывает ни в каком священном здании, ни в какой книге, ни в каком человеке. Никто и ничто не может вести вас к миру, ни гуру, ни священник, ни символ.

В медитации мир есть. Сама медитация – это движение мира. Мир – не конечный результат, который может быть найден; он не создаётся мыслью или словом. Действие медитации – это разумность. Медитация не является чем-то таким, чему можно обучиться или что можно пережить. Медитация – это отстранение всего, чему вы научились или что пережили. Медитация – это свобода от переживающего. Когда нет мира в отношениях, его нет и в медитации; это тогда лишь уход в иллюзию и в причудливые сны. Мир не может быть продемонстрирован или описан. Вы не можете о нём судить. Вы осознаете, если он настанет, в процессе вашей повседневной жизни, в порядке, добродетельности вашей жизни.

Утро было туманным и плыли тяжёлые облака; собирался дождь. Только через несколько дней можно будет увидеть снова голубое небо. Но как только ты входил в лес, там был всё тот же мир и та же приветливость. Там стояла полная тишина и ощущался тот же непостижимый мир. Белки попрятались, смолкли кузнечики на лугах, а за холмами и долинами волновалось море.

19 октября 1973

Лес спал; тропа была тёмная и извилистая. Не было никакого движения; долгие сумерки заканчивались и безмолвие ночи опускалось на землю. Маленький журчащий ручей, такой звонкий в течение дня, смолкал в тишине наступающей ночи. Сквозь просвет в листве показались звёзды, яркие и очень близкие. Темнота ночи также необходима, как и свет дня. Приветливые деревья были погружены в себя и отдалились; они все были рядом, но были отчуждёнными, недосягаемыми; они спали, не тревожимые ничем. В этой спокойной темноте происходили рост и цветение, всё набиралось сил, чтобы встретить трепещущий жизнью день; ночь и день насущно необходимы; оба они дают энергию, жизнь всему живому. Только человек расточает её.

Сон очень важен, сон без чрезмерного обилия сновидений и беспокойного метания. Во время сна многое происходит как в физическом организме, так и в мозгу (ум – это мозг); оба они представляют собой единое движение. Для этой целостной структуры сон абсолютно необходим. Во время сна возникает порядок, происходит регулировка, настройка и более глубокое восприятие; чем спокойнее мозг, тем глубже постижение. Чтобы надёжно функционировать, мозг нуждается в надёжной защите и порядке, без какого-либо трения, диссонанса. Ночь это обеспечивает, и в течение спокойного сна имеют место движения, состояния, которых мысль никогда не может достичь. Сновидения нарушают покой; они искажают целостное восприятие. Во время сна ум восстанавливает себя, обновляется.

Но вы можете сказать, что сновидения необходимы; что при их отсутствии человеку грозит безумие; что они помогают, раскрывая нечто. Бывают поверхностные сновидения, не имеющие большого значения; бывают сновидения знаменательные, и бывает также сон без сновидений. Сновидения являются выражением в различных формах и символах  нашей повседневной жизни. Если в повседневной жизни отношений нет гармонии, нет порядка, то сновидения продлевают беспорядок. В течение сна мозг пытается создать порядок из этого запутанного противоречия. В постоянной борьбе между порядком и беспорядком мозг снашивается. Но чтобы он вообще мог функционировать, ему необходимы защищённость и порядок, и тут становятся необходимыми верования, идеологии и другие невротические представления. Превращение ночи в день – одна из таких невротических привычек; глупости, которые продолжают происходить в современном мире после наступления сумерек, – это избавление от дневной рутины и скуки.

Полное осознание беспорядка в отношениях частной жизни и жизни общества, в сугубо личных и более далёких отношениях, осознание того, что есть без какого-либо выбора бодрствующим сознанием в течение дня из беспорядка создаёт порядок. Тогда мозг не нуждается в том, чтобы искать порядок в течение сна. Сновидения тогда – только поверхностные, без значения. Порядок во всём сознании, а не только на его сознательном уровне, существует только тогда, когда разделение между наблюдающим и наблюдаемым полностью прекратилось. То, что есть, оказывается преодолённым, когда наблюдающий, являющийся прошлым, являющийся временем перестаёт существовать. Активное настоящее, то, что есть, в отличие от наблюдающего не зависит от времени.

Только когда ум – мозг и организм – в течение сна находится в полном порядке, существует осознание того состояния, которое вне слов, того движения, которое вне времени. Это не какой-то причудливый сон, абстрактный уход от жизни. Это подлинный итог медитации. Иначе говоря, мозг активен, независимо от того, бодрствует он или спит, а постоянный конфликт между порядком и беспорядком изнашивает мозг. Порядок есть высочайшая форма добродетели, восприимчивости, разумности. Когда существует эта великая красота порядка, гармонии, мозг не является бесконечно действующим; определённые его части должны нести бремя памяти, но это очень малая часть; остальная часть мозга свободна от шумов опыта. Эта свобода есть порядок, гармония безмолвия. Эта свобода и шум памяти движутся вместе; разум есть проявление такого движения. Медитация – это свобода от известного, но всё же действует она в сфере известного. Не существует «я» как действующего. В состоянии сна или бодрствования эта медитация продолжается.

Тропа постепенно вывела из леса, и от горизонта до горизонта небо было полно звёзд. В полях не было ни малейшего движения.

20 октября 1973

Это дерево – старейшее из всего живого на земле. Оно огромно по своим размерам, по своей высоте и широченному стволу. Это дерево возвышается над всеми другими секвойями, тоже очень старыми; другие деревья были затронуты огнём, но на этом нет никаких его отметин. Оно одиноко выстояло и пережило все кошмары истории, все войны, бушевавшие в мире, все бедствия и человеческую скорбь, огонь и молнии, все ураганы времени и осталось незатронутым, величественным, сохранив достоинство. Тут происходили пожары, но кора деревьев секвойи оказалась способной не поддаваться им и выживать.  Шумные туристы сюда пока ещё не добрались, и ты мог оставаться наедине с этим огромным гигантом; огромный и вечный, он был устремлён к небесам, когда ты сидел под ним. Сама его древность придавала ему достоинство безмолвия и отчуждённость глубокой старости. Дерево было так же безмолвно, как твой ум, так же спокойно, как твоё сердце, и оно жило без груза времени. Ты ощущал доброту, не тронутую временем, и чистоту, не ведавшую обиды и печали. Ты сидел, а время проходило мимо тебя, проходило, чтобы никогда не возвратиться. Тут пребывало бессмертие, потому что никогда не было смерти. Ничего не существовало кроме этого огромного дерева, облаков и земли. Ты приходил к этому дереву и садился рядом с ним, и каждый день в течение многих дней это было благословением, которое ты осознавал только когда уходил. Ты не мог к нему возвратиться, желая получить ещё больше; большего не существовало, большее было в долине, далеко внизу. Поскольку это не было святыней, созданной человеком, там пребывала непостижимая святость, которая никогда тебя не покинет, ибо она не твоя.

Ранним утром, когда солнце ещё не коснулось верхушек деревьев, тут были олени и медведь; мы глядели друг на друга широко открытыми глазами, с удивлением; земля была нам общей, и страха не было. Скоро появились голубые сойки и рыжие белки; одна белка – совсем ручная и дружелюбно настроенная. В кармане у тебя были орехи и она брала их прямо с руки; когда белка уже достаточно съела, с ветки соскочили две сойки, и их перебранка смолкла. И день начался.

Чувственность в мире наслаждений приобрела очень большое значение. Склонность определяет, диктует, и скоро привычка к наслаждению овладевает человеком; и хотя это может причинять вред всему организму, наслаждение доминирует. Наслаждение, доставляемое чувствами, хитрой и тонкой мыслью, словами и образами, созданными умом и руками, лежит в основе культуры образования, наслаждения насилием и наслаждения сексом. Человек формируется по модели наслаждения, и всё существование, будь оно религиозным или иным, представляет собой погоню за наслаждением. Чрезмерное преувеличение роли наслаждения является результатом морального и интеллектуального подчинения этому. Когда ум не является свободным и сознающим, чувственность становится разлагающим фактором, и это то, что происходит в современном мире. Наслаждение, доставляемое деньгами и сексом, преобладает. Когда человек становится существом вторичным, чувственность становится выражением его свободы. Тогда любовь – это наслаждение и вожделение. Организованные развлечения, религиозные или коммерческие, ведут к социальной и личной аморальности; вы перестаёте быть ответственным. Целостно реагировать на любой вызов – значит быть ответственным, полностью ответственным за всё. Но это невозможно, когда самая сущность мышления фрагментарна, а погоня за наслаждением во всех его явных и тонких формах, является основным проявлением существования. Наслаждение – это не радость; радость и наслаждение – совершенно разные вещи; радость приходит незванной, наслаждение – культивируется, воспитывается; радость является, когда нет «я», наслаждение связывает временем; где одно, там нет другого. Наслаждение, страх и насилие идут вместе; они – неразлучные спутники. Учение путём наблюдения является действием, и действовать здесь означает видеть.

Вечером, когда приближалась темнота, сойки и белки уснули. Вечерняя звезда только что зажглась, а шумы дня и памяти затихли. Эти гигантские секвойи стояли недвижно. Они пребудут вне времени. Умирает лишь человек и печаль от этого.

21 октября 1973

Ночь была безлунной, и Южный Крест был отчётливо виден над пальмами. Солнце должно было взойти ещё нескоро, и в этой спокойной темноте все звёзды ярко сияли, казались очень близкими. Они излучали всепроникающий голубой свет, а река как будто их порождала. Южный Крест стоял обособленно, возле него не было других звёзд. Не чувствовалось ни малейшего ветра, и земля, казалось, остановилась неподвижно, устав от деятельности человека. После сильных ливней следовало ждать чудесного утра, и на горизонте не было ни облачка. Орион уже не был виден и на небе зажглась утренняя звезда. В роще, в ближнем пруду квакали лягушки; они смолкали на некоторое время, потом просыпались и начинали снова. В воздухе ощущался сильный аромат жасмина и издалека доносилось пение. В этот час на земле царило полное безмолвие с его нежной красотой. Медитация – движение этой тишины.

В саду за оградой начался шум дня. Купали маленького ребёнка; затем всё его тело тщательно смазывали маслами; особое масло для головы, другое для тела; каждое имело свой аромат, и оба масла были слегка подогреты. Ребёнку это нравилось; он тихонько что-то сам себе лепетал, и его полное маленькое тельце блестело от масла. Затем его обсушили особой ароматной пудрой. Ребёнок ни разу не заплакал, казалось, он был окружён такой любовью и заботой. Его вытерли и нежно запеленали в чистую белую ткань, накормили и уложили в постель, где он немедленно заснул. Он, наверное, вырастет, получит образование, его научат работе, он воспримет традиции, новые или старые верования, у него появятся дети, и он будет жить, неся бремя печали, за смехом скрывая страдание.

Мать пришла однажды и спросила: «Что такое любовь? Забота, доверие, ответственность, или наслаждение, испытываемое мужчиной и женщиной? Или это боль привязанности и одиночества?»

Вы воспитываете своё дитя с такой заботой, с такой неутомимой энергией, отдавая свою жизнь и время. Вы чувствуете, может быть, не осознавая этого, ответственность. Вы любите его. Но вот начинает проявляться суживающее действие образования, наградой и наказанием побуждая приспособиться и войти в эту социальную структуру. Образование – общепризнанное средство обуславливания ума. Для чего даётся нам образование – чтобы бесконечно работать и умереть? Вы отдали ребёнку нежную заботу, привязанность, но разве ваша ответственность кончается, когда начинается образование? Разве любовь пошлёт его воевать, чтобы быть убитым, после всей отданной ему заботы и щедрости? Ваша ответственность никогда не прекращается, но это не значит, что вам надо вмешиваться. Свобода есть тотальная ответственность не только перед вашим ребёнком, но перед всеми детьми на земле. Является ли любовь привязанностью и её болью? Привязанность рождает боль, ревность, ненависть. Привязанность происходит от нашей собственной ограниченности, неполноценности, одиночества. Привязанность даёт ощущение принадлежности, отождествления с чем-то, даёт чувство реальности, полноты бытия. Когда привязанность оказывается под угрозой, возникают страх, гнев, ревность. Любовь ли всё это? Боль и печаль – это любовь? Чувственное наслаждение – любовь? Большинство достаточно разумных людей знает всё это на уровне слов, да это и не слишком сложно. Но они противятся этому в жизни; факты превращают в идеи, а потом борются с этими абстрактными представлениями. Они предпочитают скорее жить с абстракциями, чем с действительностью, с тем, что есть.

В отрицании того, что не является любовью, есть любовь. Не бойтесь слова «отрицание». Отрицайте всё, что не является любовью, и тогда то, что есть, – это доброта, сострадание. То, что вы собой представляете, имеет чрезвычайно важное значение, потому что вы – это мир, а мир – это вы. Это и есть сострадание.

Постепенно приближалось утро; на востоке забрезжил слабый свет. Он разгорался и Южный Крест начал бледнеть. Стали видны очертания деревьев, лягушки смолкли, утренняя звезда исчезла в более ярком свете, и новый день начался.  Уже летали вороны, и слышались человеческие голоса, но благословение раннего утра всё ещё пребывало здесь.

22 октября 1973

С маленькой лодки, плывущей по тихому, медленному течению реки, обозревался весь горизонт, с севера на юг и с востока на запад; ни один дом, ни одно дерево не заслонили его, и в небе не было ни облачка. Берега были пологие, по обе стороны далеко уходившие в сушу, и они удерживали широкую реку. На речке было ещё несколько небольших рыбачьих лодок, рыбаки собрались у одного края и вытаскивали свои сети; эти люди были необычайно терпеливы. Небо и земля соприкасались, создавая огромное пространство. В этом безмерном пространстве помещались земля и все вещи, даже эта маленькая лодка, уносимая сильным течением. У излучины реки горизонт расширялся, насколько мог видеть глаз, неизмеримый и бескрайний. Пространство становилось беспредельным. Такое пространство должно существовать для красоты и сострадания. Всё нуждается в пространстве, живое и неживое, камень на холме и птица в полёте. Отсутствие пространства – это смерть. Рыбаки пели, и звук их песни плыл по реке. Звук нуждается в пространстве. Звучанию слова нужно пространство; слово, правильно произнесённое, создаёт своё собственное пространство. Река и стоящее вдали дерево могут продолжать существовать, только когда они имеют пространство; без пространства всё гибнет. Река исчезала на горизонте, и рыбаки шли к берегу. Приближалась глубокая темнота ночи, земля отдыхала от утомительного дня, и звёзды заблестели на воде. Необъятное пространство сузилось до небольшого дома, в котором много стен. Даже большие, роскошные дома, подобные дворцам, имеют стены, которые отгораживают их от этого безмерного пространства, создавая своё собственное пространство.

В картине должно ощущаться пространство, хотя она и заключена в раму; статуя может существовать только в пространстве; музыка создаёт необходимое для неё пространство; звучащее же слово не только создаёт пространство: оно нуждается в пространстве, чтобы быть услышанным. Мысль может вообразить пространство между двумя точками, расстояние и его величину; промежуток между двумя мыслями – это пространство, которое создано мыслью. Постоянное движение времени, движение и интервал между движениями мысли нуждаются в пространстве.  Сознание пребывает в самом движении времени и мысли. Мысль и время могут быть измерены между двумя точками, между центром и периферией. Сознание, широкое или узкое, существует там, где имеется центр, «я» и «не-я».

Всё нуждается в пространстве. Если крыс поместить в тесном пространстве, они уничтожат друг друга; маленькие птички, сидящие вечером на телеграфных проводах, имеют необходимое пространство, соблюдая расстояние друг от друга. Люди, живущие в перенаселённых городах, становятся склонными к насилию. Там, где нет пространства, внешнего и внутреннего, неизбежны всякое зло и вырождение. Обуславливание ума посредством так называемого образования, религии, традиции, культуры оставляет слишком малое пространство для цветения ума и сердца. Верование, соответствующий ему опыт, мнение, идеи, слово – это и есть «я», эго, центр, создающий это ограниченное пространство, внутри которого помещается сознание. «Я» существует и действует внутри малого пространства, которое оно создало для самого себя. В этом же пространстве помещаются все его проблемы и печали, надежды и отчаяние, и там нет никакого простора. Известное, то, что мы знаем, заполняет всё это сознание. Сознание – это известное. В его границах не имеют решения накопленные человеком проблемы. И всё же люди не хотят выбросить их из головы; они цепляются за известное, или изобретают неизвестное, надеясь, что оно разрешит их проблемы. Пространство, которое «я» для себя создало, – это его печаль и мука наслаждения. Боги не дают вам пространства, ибо у них оно ваше. Огромное, неизмеримое пространство лежит за пределами того, что может измерить мысль, а мысль – это известное. Медитация – это освобождение сознания от его содержания, от известного, от «я».

Вёсла медленно двигали лодку вверх по спящей реке, а огонёк из дома указывал направление. Это был долгий вечер, закат солнца сиял золотым, зелёным и оранжевым светом, и по воде пролегла золотая дорожка.

24 октября 1973

 

Тропа, каменистая и неровная, вела вниз, в долину, где тускло мерцали огни маленькой деревни; было темно. На фоне звёздного неба вырисовывались волнистые очертания холмов, всё было погружено в темноту, и где-то поблизости выл койот. Тропа утратила свои знакомые очертания, и лёгкий ветерок веял из долины. Быть одному в таком уединённом месте – значит внимать голосу полной тишины и её великой красоте. Какое-то животное зашуршало в кустах, испугавшись, или желая привлечь к себе внимание. Теперь стало совсем темно,  мир долины погрузился в глубокое безмолвие. В ночном воздухе ощущалась сложная смесь запахов кустарника, росшего на этих сухих холмах, – сильный запах кустарника, которому знакомо жаркое солнце. Дожди окончились много месяцев тому назад; теперь их не будет очень долго; тропа была сухая, пыльная и неровная. Великая тишина с её огромным пространством вошла в эту ночь, и всякое движение мысли затихало. Ум сам был этим неизмеримым пространством, и в его глубокой тишине не было ничего, созданного мыслью. Быть абсолютно ничем – значит быть вне измерения. Тропа круто пошла под уклон, и маленький ручеёк журчал о многом, наслаждаясь своим собственным звучанием. Ручеёк несколько раз пересекал тропу, они точно играли друг с другом. Звёзды были совсем близко, и некоторые из них смотрели вниз с вершин холмов. Огни деревни мерцали всё ещё очень далеко, и звёзды стали исчезать за высокими холмами. Будь один, без слова и мысли, лишь наблюдая и слушая. Великое безмолвие показывало, что без этого жизнь утрачивает своё глубокое значение и красоту.

Быть светочем самому себе – значит отрицать всякое переживание. Тот, кто переживает, переживающий, нуждается в переживании, чтобы существовать, и независимо от того, глубоко оно или поверхностно, потребность в нём всё более возрастает. Переживание – это знание, традиция; переживающий разделяет самого себя, чтобы делать различие между тем, что доставляет удовольствие, и тем, что приносит страдание. Верующий имеет переживания, которые соответствуют его вере, соответствуют его обусловленности. Эти переживания исходят от известного, ибо в основе их лежит узнавание, а без этого никакого переживания не существует. Всякое переживание оставляет след, если его не завершить сразу же, как оно возникает. Каждый ответ на вызов – это переживание, но когда ответ исходит от известного, вызов теряет свою новизну и жизненность; тогда имеют место конфликт, нарушение равновесия и невротическая деятельность. Сама природа вызова толкает к сомнению, к вопросу, к обеспокоенности, к пробуждению, к пониманию. Но когда этот вызов истолкован в терминах прошлого, – настоящее игнорируется. Убеждённость, вынесенная из переживания, является отрицанием исследования, выяснения. Разумность – это свобода выяснить, исследовать «я» и «не-я», внешнее и внутреннее. Верование, идеологии и авторитет препятствуют проницательности, которая приходит только со свободой. Желание любого рода переживания может быть только поверхностным, внешним или идущим от ощущения, успокаивающим или приятным, ибо желание, каким бы сильным оно ни было, – это предшественник мысли, а мысль есть внешнее. Мысль может создавать внутреннее, но всё же она есть внешнее. Мысль никогда не может открыть нового, потому что она стара, она никогда не бывает свободной. Свобода – вне мысли. Вся деятельность мысли – это не любовь.

Быть светочем самому себе – значит быть светочем для всех. Быть светочем самому себе означает иметь ум, свободный от вызова и ответа, поскольку ум тогда полностью пробуждён, целиком внимателен. У этого внимания нет центра, нет того, кто внимателен, и поэтому нет границ. До тех пор, пока существует центр, «я», должны быть вызов и ответ, адекватный или неадекватный, доставляющий удовольствие или приносящий страдание. Этот центр никогда не может быть светочем самому себе; его свет – искусственный свет мысли, в нём много теней. Сострадание – это не тень мысли, оно – свет, не твой и не кого-либо другого.

Тропа постепенно спустилась в долину; ручей струился мимо деревни, чтобы влиться в море. Но холмы оставались неизменными. Перекликались друг с другом совы. И было пространство для тишины.

25 октября 1973

Сидя на камне в апельсиновой роще, он видел широкую долину, простиравшуюся до самых гор и исчезавшую где-то в горах. Было раннее утро и на земле лежали длинные тени, мягкие и нежные. Перепела перекликались резко и требовательно, а тоскующий голубь ворковал тихо и нежно, и эти звуки в то утро казались грустной песней. Пересмешник, стремительно бросаясь вниз, описывал в воздухе кривые, поворачиваясь, кувыркаясь, довольный своим миром. Большой тарантул, тёмный и мохнатый, медленно выполз из под камня, остановился, понюхал утренний воздух и неторопливо проследовал своей дорогой. Апельсиновые деревья стояли ровными длинными рядами, акр за акром, с яркими плодами и свежими цветами – плоды и цветы были одновременно на одном и том же дереве. Запах этих цветов тихо струился, а на жарком солнце он станет более интенсивным и стойким. Небо было очень голубым и нежным, а все холмы и горы всё ещё спали.

Было чудесное утро, прохладное и свежее, с той удивительной красотой, которую человек не успел ещё погубить. Появились ящерицы, они искали тёплое местечко на солнце; они вытягивались, чтобы согреть свои брюшки, повернув в сторону свои длинные хвосты. Это было счастливое утро, и мягкий свет нисходил на землю и бесконечную красоту жизни. Медитация – суть этой красоты, выраженной или безмолвной. Выраженная красота обретает форму, субстанцию; безмолвная же не должна облекаться в слово, в форму или цвет. Выражение или действие, вышедшее из безмолвия, обладают красотой и целостностью, а всякая борьба и конфликт исчезают. Ящерицы передвинулись в тень, а колибри и пчёлы летали среди цветов.

Без страсти нет созидания, нет творчества. Полный отказ приносит эту беспредельную страсть. Отказ, исходящий из мотива, – это одно, но отказ без цели, без расчёта – совсем другое. То, что имеет цель, имеет направленность, живёт недолго, становится пагубным и коммерческим, вульгарным, пошлым. Но отказ, не движимый какой-либо причиной, намерением или выгодой, не имеет ни начала, ни конца. Такой отказ есть освобождение ума от «я», от собственной личности. Это «я» может потерять себя в какой-то деятельности, в каком-то утешающем веровании или фантастических грёзах, но такая потеря есть лишь продлевание себя в другой форме, отождествление себя с другой идеологией и деятельностью. Отказ от личности не является актом воли, так как воля – это «я». Всякое движение «я» – по горизонтали или вертикали, в любом направлении – продолжает оставаться в поле времени и печали. Мысль может посвятить себя чему-то здравому или безумному, разумному или нелепому, но поскольку мысль по самой своей структуре и природе фрагментарна, она скоро сводит весь свой энтузиазм, всё своё возбуждение к наслаждению и страху. В этой сфере отказ от личности является иллюзорным и имеет весьма мало значения. Осознание всего этого является пробуждением к деятельности своего «я»; в этом внимании нет центра, нет «я». Стремление выразить себя путём отождествления есть следствие смятения и бессмысленности существования. Поиск смысла – это начало фрагментирования; мысль может придать и придаёт жизни тысячу значений, каждый изобретает свои собственные значения, и это просто мнения, убеждения, которым нет конца. В самой жизни – всё её значение, но когда жизнь – конфликт, борьба, поле битвы амбиций, когда жизнь – соревнование и преклонение перед успехом, стремление к власти и положению, тогда она не имеет никакого значения. Что означает потребность в самовыражении? Присутствует ли творчество в созданной вещи? Является ли вещь, созданная руками или умом, – как бы она ни была прекрасна или полезна, – тем, к чему человек стремится? Нуждается ли страсть отказа от своего «я» в выражении? Когда существует потребность, непреодолимое влечение, – является ли это страстью творчества? До тех по, пока существует разделение между тем, кто творит, и предметом творчества, не будет ни красоты, ни любви. Вы можете создать самую великолепную вещь, в красках или камне, но если ваша повседневная жизнь находится в противоречии с этим высочайшим совершенством – полным отказом от своего «я», – то вещь, которую вы создали, есть просто предмет восхищения и пошлость. Сам процесс жизни – это цвет, красота и их выражение. Ни в чём ином человек не нуждается.

Тени утратили свою протяжённость, и перепела затихли. Были только камень, деревья с цветами и фруктами, красивые холмы и обильная земля.

29 октября 1973

В долине было много апельсиновых садов, но за одним особенно тщательно ухаживали – ряд за рядом стояли молодые деревья, полные силы и сверкающие на солнце. Почва была хорошая, обильно политая, удобренная и обработанная. Это прекрасное утро было спокойным и тёплым, а небо было прозрачно-голубым. Всюду в кустах суетились перепела, слышались их резкие крики; ястреб-перепелятник парил в воздухе, без движения, и вскоре он опустился на ветку ближайшего апельсинового дерева и заснул. Он был так близко, что его острые когти, изумительные пятнистые перья и острый клюв были хорошо видны; протянув руку, можно было до него дотронуться. Ранним утром он летал вдоль аллеи с мимозами, и маленькие птички своими криками подавали знаки тревоги. Под кустами две королевские змеи с тёмно-коричневыми кольцами по всей длине тела свились друг с другом, и когда мимо них проходили, они совершенно не сознавали человеческого присутствия. До этого они лежали на полке в сарае, вытянувшись, и их блестящие тёмные глаза высматривали и подстерегали мышей. Их глаза пристально глядели, не мигая, так как у них нет век. Там змеи, вероятно, находились всю ночь, а теперь они оказались среди кустов. Это была их территория, и их часто можно было тут видеть; а когда поднимали одну из них, то она обвивалась вокруг руки и чувствовался холод от прикосновения. Казалось, что все эти живые существа имеют свой особый порядок, свою особую дисциплину, свои игры и своё веселье.

Материализм, утверждающий, что ничего не существует кроме материи, широко распространён и является преобладающей и устойчивой формой, характерной для всех людей, богатых и бедных. В мире существует большая группа стран, исповедующих материализм; структура их общества основана на этой доктрине, со всеми вытекающими из неё последствиями. Другие группы стран также материалистичны, но они допускают некоторые идеалистические принципы, когда это удобно и отказываются от них во имя рациональности и необходимости. В меняющейся обстановке, резко или постепенно, революционно или эволюционно, поведение человека меняется в соответствии с культурой, в которой он живёт. Существует извечный конфликт между теми, кто верит, что человек есть материя, и теми, кто придерживается приоритета духа. Это разделение принесло человеку много страданий, смятений и иллюзий.

Мысль материальна, и её деятельность, внешняя или внутренняя, – материальна. Мысль измерима, и потому она есть время. Внутри этой сферы сознание является материей. Сознание – это его содержание; содержание есть сознание; оба они неотделимы друг от друга. Содержание представляет собой то многое, что накопила мысль: прошлое, модифицирующее настоящее, которое есть будущее, и это – процесс времени. Время – это движение внутри той сферы, которая является сознанием, развитым или ограниченным. Мысль – это память, опыт и знание, и эта память, с её образами и её тенями, есть личность, «я» и «не-я», «мы» и «они». Сущностью разделения является личность, со всеми её атрибутами и качествами. Материализм лишь придаёт силу и культивирует личность. Личность может отождествлять и фактически отождествляет себя с государством, с идеологией, с деятельностью «не-я», религиозной или мирской, но она всё же остаётся личностью. Её верования сотворены ею самой, как и её наслаждения и страхи. Мысль по самой своей природе и структуре фрагментарна, и конфликт и война происходят между различными её фрагментами, национальностями, расами и идеологиями. Материалистически мыслящее человечество погубит себя, если оно полностью не откажется от личности. Отказ от личности всегда имеет первостепенное значение. И только в результате такой революции может быть создано новое общество.

Отказ от личности – это любовь, сострадание: сострадание ко всем – к голодающим, страдающим, бездомным, а также к материалисту и верующему. Любовь – не сентиментальность, не романтизм; это нечто такое же властное и завершающее, как смерть.

С моря медленно полз туман, окутывая западные холмы, перекатываясь по их гребням, подобно огромным волнам; он спускался в долину и вскоре доберётся сюда; с приближением ночной темноты станет прохладнее. Звёзд не будет и наступит полное безмолвие. Это – подлинное безмолвие, а не безмолвие, которое взрастила мысль, в котором нет пространства.

 

МАЛИБУ

            1 апреля 1975

Даже в эти ранние утренние часы солнце было жарким и обжигающим. Ветра не было и ни один листок не колебался. В древнем храме было прохладно и приятно, босые ноги ощущали твёрдые каменные плиты, их очертания и неровности. Многие тысячи людей, должно быть, прошли по ним за тысячу лет. Здесь было темно после ослепительно яркого света утреннего солнца, и в коридорах в то утро было мало людей, а в узком проходе было ещё темнее. Этот проход соединялся с широким коридором, ведущим внутрь храма. Здесь был сильный запах цветов и курения благовоний в течение многих столетий. Звучали песнопения сотни браминов, только что выкупавшихся и в свежевыстиранных набедренных белых повязках. Санскрит – мощный язык, звучный и обладающий глубиной. Древние стены дрожали, почти сотрясались от звучания сотни голосов. Звучание было потрясающе величественным, и святость этих мгновений невозможно выразить словами. Не слова рождали это великолепие, но глубина звучания многих тысячелетий, которую хранили эти стены и неизмеримое пространство, которое вне стен. Не смысл самих слов, не чёткость их произношения, не таинственная красота храма, а свойство звука сокрушало стены и ограниченность человеческого ума. Пение птицы, отдалённое звучание флейты, шелест листвы от слабого ветерка – все эти звуки разрушают стены, которыми люди себя оградили.

В величественных соборах и прекрасных мечетях песнопения и чтение нараспев священных книг – это тот звук, который открывает сердца для слёз и красоты. Без пространства не существует красоты; без пространства у вас будут только стены и размеры; без пространства нет глубины; без пространства существует лишь скудость, внутренняя и внешняя. В вашем уме так мало пространства; он так набит словами, воспоминаниями, знаниями, опытом и проблемами. В нём едва ли остаётся какое-то пространство, разве лишь для вечной болтовни мысли. И так же переполнены ваши музеи и каждая книжная полка. Вы заполняете места развлечений, религиозных или иных. Или вы возводите стены вокруг себя, узкое пространство зла и боли. При отсутствии пространства, внутреннего или внешнего, вы становитесь склонным к насилию и уродливым.

Всё нуждается в пространстве, чтобы жить, играть и петь. То, что священно, не может проявить любовь без пространства. Вы не имеете пространства, когда что-то удерживаете, испытываете печаль или когда становитесь центром вселенной. Пространство, которое вы занимаете, – это то пространство, которое мысль создала вокруг вас и которое представляет собой страдание и смятение. Пространство, которое измеряет мысль, – это разделение между вами и мной, нами и ими. Это разделение несёт в себе нескончаемую боль.

Одинокое дерево стоит на широком зелёном просторе.

2 апреля 1975

Это не была страна деревьев, лугов, ручьёв, цветов и веселья. Это была выжженная солнцем страна песка и голых холмов, без единого деревца или куста; страна запустения, сплошь выжженной земли, миля за милей; там не было ни птицы, ни нефти с нефтяными вышками и факелами горящей нефти. Сознание не способно было вместить этой опустошённости, где каждый холм был бесплодной тенью. В течение многих часов мы летели над этой огромной пустотой и, наконец, показались покрытые снегом горные пики, лес и ручьи, деревни и широко раскинувшиеся города.

Вы можете обладать большими знаниями и быть совершенно ничтожным. И чем вы ничтожнее, тем сильнее в вас потребность в знаниях. Вы расширяете своё знание великим множеством знаний, накапливая опыт и воспоминания, и всё же можете остаться крайне бедным. Искусное применение знания может принести вам богатство, дать высокое положение и власть, но внутренняя бедность остаётся. Эта бедность рождает бесчувственность; вы играете, в то время, как дом объят пламенем. Она только усиливает интеллект или ослабляет эмоции, делая их сентиментальными. Эта бедность ведёт к неуравновешенности, внешней или внутренней. Не существует знания внутреннего, есть только знание внешнего. Знание внешнего создаёт в нас ошибочное представление, что должно существовать знание внутреннего. Самопознание оказывается кратким и поверхностным; ум скоро обнаруживает себя по ту сторону, как переплывающий реку. Вы поднимаете большой шум, устремляясь через реку, и принимая по ошибке шум за познание себя, лишь увеличиваете этим собственную бедность. Само это расширение сознания есть проявление бедности. Ни религии, ни культура, ни знания никоим образом не могут обогатить эту бедность.

Искусство разумности состоит в том, чтобы поставить знание на подобающее ему место. Без знания невозможно жить в этой технической и почти механической цивилизации, но оно не преобразует человеческое бытие и человеческое общество. Знание – не превосходство разума; разум может пользоваться и пользуется знанием, преобразуя таким образом человека и его общество. Разум – это не просто культивирование интеллекта и его чистоты. Он проистекает из понимания всего сознания человека, вас самих, а не только части, отдельного сегмента вашего существа. В изучении и понимании движения вашего ума и сердца – начало разумности. Вы есть содержание вашего сознания; познавая себя, вы познаёте мир. Это познавание – за пределом слова, ибо слово – не вещь, которую оно обозначает. Свобода от известного в каждый момент есть основа разумности. Это разум, который действует во вселенной, если вы не вмешиваетесь. Вы губите этот святой порядок незнанием себя. Это незнание не устраняется приобретением знаний, которые другие составили о вас или о  самих себе. Вы сами должны изучать содержание собственного сознания. Проделанное другими исследование себя или вас представляет собой описание, но не описываемое. Слово – не вещь.

Только в отношении можете вы познавать себя, но не абстрактно и, конечно, не изолированно. Даже пребывая в монастыре, вы состоите в отношениях с обществом, которое создало монастырь как форму ухода от жизни, или закрыло двери свободе. Движение поведения – надёжный указатель для вас; это зеркало вашего сознания; это зеркало откроет вам его содержание, его образы, привязанности, страхи, одиночество, его радость и печаль. Бедность заключается в бегстве от этого, как в сублимациях, так и в идентификациях. Отрицание без сопротивления этого содержания сознания есть красота и сострадание разума.

3 апреля 1975

Как удивительно красив этот огромный изгиб широкой реки! Надо глядеть с некоторой высоты, не слишком высоко и не слишком низко, чтобы видеть, как она лениво извивается по зелёным лугам. Река широкая, полная воды, голубой и чистой. Мы летели на небольшой высоте, и хорошо было видно сильное течение посередине реки с его мелкой рябью; мы следовали течению реки, пролетая над городами и деревнями и устремляясь к морю. Каждый изгиб реки обладал своей особенной красотой, своей особой силой, своим движением. А где-то далеко виднелись пики высоких, покрытых снегом гор, розовые в лучах утреннего солнца; горы закрывали восточный горизонт. Широкая река и эти величественные горы в тот час, казалось, вместили в себя вечность – такое возникло поразительное ощущение пространства и времени. Хотя самолёт стремительно двигался на юго-восток, в этом пространстве не было направления, не было движения – только то, что есть. В течение целого часа ничего кроме не существовало, даже шума реактивных двигателей. Лишь когда старший пилот объявил, что мы скоро пойдём на приземление, этот столь полный час окончился. Не осталось о нём воспоминаний, не было зафиксировано его содержание, так что мысль не могла его удержать. Когда этот час истёк, не сохранилось никаких его следов, грифельная доска снова стала чистой. У мысли не было способа культивировать этот час и поэтому она готова была покинуть самолёт.

То, о чём думает мысль, превращается в реальность, но это не истина. Красота никогда не может быть выражением мысли. Птица не создана мыслью и потому она прекрасна. Любовь не создана мыслью, но когда мысль берётся её создавать, то получается нечто совершенно иное. Преклонение перед интеллектом, его полнотой и чистотой, – это реальность, созданная мыслью. Но это не сострадание. Мысль не может создать сострадание; она может претворить его в реальность, необходимость, но это не будет состраданием. Мысль по самой своей природе фрагментарна, поэтому она живёт во фрагментированном мире разделения и конфликта. Поэтому и знание фрагментарно; как бы много мы его ни накапливали, пласт за пластом, оно всё же останется фрагментарным, раздробленным. Мысль может составить то, что называется интеграцией, но и это также будет фрагмент.

Само слово «наука» означает знание, и человек надеется, что с помощью науки он превратится в человека разумного и счастливого. И потому он страстно стремится овладеть знанием обо всём на земле и о самом себе. Знание – не сострадание, а без сострадания знание приносит вред, несказанные бедствия и хаос. Знание не может заставить человека любить; оно может создать войну и средства разрушения, но не может принести любовь сердцу или покой уму. Осознавать всё это – значит действовать, но не действием, основанным на памяти или стереотипах. Любовь – не память, не воспоминание о наслаждении.

4 апреля 1975

Случайно произошло так, что ты жил несколько месяцев в небольшом ветхом доме высоко в горах, вдали от других домов. Там росло много деревьев, а так как была весна, воздух был напоён ароматом. То было уединение среди гор и красоты красной земли. Вздымающиеся пики были покрыты снегами, а некоторые деревья стояли в цвету. Ты жил один среди этого великолепия. Поблизости был лес, в котором обитали олени, можно было встретить медведя и ещё там были обезьяны с чёрными мордами и длинными хвостами, и, конечно, там встречались также и змеи. В глубоком уединении, каким-то странным образом ты сравнился с ними со всеми. Ты никому не мог причинить вреда, даже белой маргаритке на тропе. В этих отношениях не существовало пространства, расстояния между тобой и ими; это не было выдумано, не было вызвано каким-то эмоциональным убеждением, – но просто это было так. Обычно приходила стая этих больших обезьян, особенно по вечерам; некоторые из них спускались на землю, но большинство сидело на деревьях, спокойно наблюдая. Удивительно, какими они были тихими; случайно послышался один или два скребка, и мы снова молча наблюдаем друг за другом. Они теперь приходили каждый вечер, не слишком приближаясь, но и не сидя слишком высоко на деревьях, и мы молча сознавали присутствие друг друга. Мы уже стали добрыми друзьями, но они не хотели нарушить твоего уединения. Гуляя однажды во второй половине дня в лесу, ты столкнулся с ними на открытом месте. Их было, наверное, около тридцати, молодых и старых, они сидели среди деревьев, окружавших поляну, абсолютно молчаливые и спокойные. К ним можно было прикоснуться, в них не было ни малейшего страха, и, сидя на земле, мы наблюдали друг за другом, пока солнце не скрылось за горными вершинами.

Если вы утратили соприкосновение с природой, вы потеряли соприкосновение с человечеством. Если у вас нет отношения с природой, то вы становитесь убийцей; вы убиваете детёнышей морских котиков, убиваете китов, дельфинов и человека либо ради наживы, ради «спорта», ради еды, либо ради знания. Тогда природа, напуганная вами, прячет свою красоту. Вы можете совершать длительные прогулки в лесах или разбивать лагерь в особенно красивых местах, но вы – убийца и потеряли их дружбу. У вас, вероятно, ни с чем и ни с кем нет отношений; их нет у вас и с вашей женой или с вашим мужем; вы слишком заняты вашими приобретениями и потерями, вашими собственными мыслями, вашими наслаждениями и страданиями. Вы живёте в своей мрачной изоляции, и бегство из неё ведёт в ещё больший мрак. Ваш интерес сводится к краткому выживанию, бессмысленному, беспечному или неистовому. А тысячи умирают от голода или безжалостно и бессмысленно уничтожаются из-за вашей безответственности. Вы предоставляете наведение порядка в мире лживым и развращённым политикам, интеллектуалам, экспертам. Будучи лишённым целостности и чистоты, вы строите общество аморальное, бесчестное, основанное на крайнем эгоизме. А потом вы спасаетесь бегством от всего того, за что вы один несёте ответственность, на пляжи, в леса или берёте ружьё ради «спорта».

Вы можете всё это знать, но знание не совершит в вас перемены. Когда у вас появится это ощущение целого, тогда у вас будут отношения со вселенной.

6 апреля 1975

Это не чрезвычайная голубизна средиземного моря; у Тихого океана эфирная голубизна, особенно когда с запада дует слабый ветерок, и ты ведёшь машину на север по прибрежной дороге. Эта голубизна так нежна, ослепительна, прозрачна и полна радости. Иногда случалось увидеть плывущих к северу китов, выпускавших фонтаны и изредка показывались огромные головы, когда они выпрыгивали из воды. Однажды их была целая стая, извергавших фонтаны воды; они, должно быть, очень сильные животные. В этот день океан был тихий и совершенно спокойный, как озеро, без единой волны, и не было этой прозрачной танцующей голубизны. Море уснуло, и ты глядел на него с изумлением. Дом стоял над морем – прекрасный дом, с тихим садом, зелёным газоном и цветами, очень просторный, полный света калифорнийского солнца. И кроликам этот дом тоже понравился; они приходили ранним утром и поздним вечером и поедали цветы, недавно посаженные анютины глазки, ноготки и другие мелкие цветущие растения. Невозможно было удержать их, хотя вокруг сада была натянута проволочная сетка, а убивать их было бы преступлением. Но кошка и сова-сипуха порядок в саду навели; чёрная кошка разгуливала по саду, а сова пряталась днём в густой листве эвкалипта; её можно было видеть, круглую и большую, сидящую неподвижно с закрытыми глазами. Кролики исчезли, и сад пышно зацвёл, а голубой Тихий океан легко катил свои воды.

Лишь человек создаёт беспорядок в мире. Он безжалостен и чрезвычайно склонен к насилию. Где бы он ни был, он всюду приносит горе и смятение, и самому себе и окружающему миру. Он уничтожает, разрушает, не зная сострадания. В нём самом нет порядка, и всё, к чему он ни прикоснётся, оскверняется и становится хаотичным. Его политика стала утончённым гангстеризмом власти и лжи, личной или национальной, группа против группы. Его экономика имеет ограниченный характер и поэтому не является универсальной. Его общество аморально, как свободное, так и живущее в условиях тирании. Он не религиозен, хотя верует, поклоняется и участвует в бесконечных, бессмысленных ритуалах. Почему он стал таким – жестоким, безответственным и до такой степени эгоцентричным? Почему? Существуют сотни объяснений, а те, кто объясняет, искусно пользуясь словами, почерпнутыми из знания многих книг и экспериментов на животных, сами запутались в сетях человеческой печали, честолюбия, гордости и душевной муки. Описание не является описываемым, слово – не вещь. Не потому ли это происходит, что человек ищет внешние причины, изучает свою зависимость от внешних условий, надеясь, что внешняя перемена преобразует его внутренне? Или это происходит потому, что человек так привязан к чувствам, подавляющими его своими безотлагательными требованиями? А может быть потому, что он живёт целиком в движении мысли и знания? Или потому, что он настолько романтичен, сентиментален, что становится безжалостным из-за своих идеалов, фантазий и претензий? Может быть потому, что он всегда оказывается ведомым, последователем, или сам становится руководителем, гуру?

Это разделение на внешнее и внутреннее – начало конфликта и страдания человека; он запутался в этом противоречии, в этой извечной традиции. Запутавшись в бессмысленном разделении, он потерял себя и стал рабом других. Внешнее и внутреннее представляют собой плод воображения, изобретение мысли; а поскольку мысль фрагментарна, она творит беспорядок и конфликт, которые являются разделением. Мысль не может создать порядок, естественное течение добродетели. Добродетель не является непрерывным повторением памяти, практикой. Мысль-знание связывает временем. Мысль по самой своей природе и структуре не может охватить весь поток жизни как целостное движение. Мысль-знание не может прозреть в эту целостность; мысль-знание не может осознавать её, пока остаётся в роли воспринимающего, глядящего на целостность жизни со стороны. Мысль-знание не имеет места в восприятии. Мыслящий есть мысль; воспринимающий есть воспринимаемое. Только когда это соблюдено, происходит единственное, без усилий, движение нашей повседневной жизни.

 

ОХАЙ

8 апреля 1975

В этой части света не бывает много дождей, осадки составляют от 15 до 20 дюймов в год, и эти дожди встречаются с великой радостью, так как в остальное время года их не бывает. На горах лежит снег, а летом и осенью они стоят обнажённые, выжженные солнцем, каменистые и неприступные; только весной они смягчаются и становятся приветливыми. Там раньше водились медведи, олени, рыси, перепела, встречались и гремучие змеи. Но теперь они исчезают; страшный человек вторгается в их владения. Недавно прошли дожди, и долина стала зелёной, апельсиновые деревья покрылись плодами и цветами. Это прекрасная долина, тихая, вдали от деревни, и ты слышал воркование голубя. Воздух постепенно насыщался ароматом апельсиновых цветов, и за несколько тёплых безветренных дней этот аромат заполнил бы всю долину. Эту долину со всех сторон окружали холмы и горы, за холмами было море, а за горами – пустыня. Летом была невыносимая жара но здесь, вдали от сводящей с ума толпы и городов, всегда пребывала красота. А ночью приходила необычайная тишина, щедрая и всепроникающая. Культивируемая медитация – это кощунство по отношению к красоте, а каждый листочек и каждая ветка говорили о радости красоты, и высокий, тёмный кипарис хранил её в своём безмолвии; её струило потоком и старое искривлённое перцовое дерево.

Вы не можете, не должны призывать радость; если вы это делаете, то радость становится наслаждением. Наслаждение – это движение мысли, и мысль не должна, ни коим образом не может культивировать радость, а если она устремляется к тому, что было радостным, то это – всего лишь воспоминание, нечто мёртвое. Красота никогда не опутывает временем; она полностью свободна от времени, а потому и от культуры. Она существует, когда нет личности. Личность создана временем, движением мысли, известным, словом. В отказе от «я», от личности, в этом абсолютном внимании заключена суть красоты. Освобождение от личности не является рассчитанным действием желания-воли. Воля указывает направление и потому представляет собой силу сопротивления, разделения и тем самым порождает конфликт. Прекращение личности – не эволюция самопознания; это происходит вообще без включения фактора времени. Не существует пути или средства её прекратить. Абсолютное внутреннее не-действие есть позитивное внимание красоты.

Вы развили широкую сеть взаимосвязанных видов деятельности, в которой сами запутались, и ваш ум, будучи ею обусловленным, в своей внутренней деятельности проявляет себя подобным же образом. Достижение становится тогда наиболее важным, а в бешеной погоне за этим достижением всё ещё виден остов личности. Потому вы и следуете вашему гуру, вашему спасителю, вашим верованиям и идеалам; вера занимает место прозрения, осознания. Нет никакой необходимости в молитве, в ритуалах, когда отсутствует «я». Вы заполняете основы этого остова знанием, образами, бессмысленной деятельностью и таким образом поддерживаете в нём видимость жизни.

В тихом спокойствии ума приходит то, что является вечной красотой, приходит незвано-непрошенно, без шума узнавания.

10 апреля 1975

В безмолвии глубокой ночи и в тишине утра, когда солнце первыми лучами прикасается к холмам, пребывает великая тайна. Эта тайна скрывается во всём живом. Если бы вы спокойно сидели под деревом, то ощутили бы древность земли с её непостижимой тайной. В тихую ночь, когда звёзды сияют ярко и кажутся близкими, вы осознали бы расширяющееся пространство и таинственный порядок всех вещей, неизмеримо огромных и исчезающее малых, включающий в себя движение тёмных холмов и крик совы. В абсолютном безмолвии ума эта тайна расширяется за пределы времени и пространства. Существует тайна в этих древних храмах, возведённых с бесконечной тщательностью, с вниманием, которое есть любовь. Изящные мечети и величественные соборы теряют эту призрачную таинственность, потому что в них поселились воинствующий фанатизм, догма и помпезность. Миф, скрытый в глубоких пластах ума, не является таинственным, он романтичен, традиционен и обусловлен. В скрытых тайниках ума истину объясняют символы, слова, образы; в них нет никакой тайны, ибо их в изобилии плодит мысль. Знание и его действие могут вызвать изумление, восхищение и заслуживать самой высокой оценки. Но тайна – нечто совсем иное. Это не опыт, чтобы его можно было опознавать, хранить в памяти и вспоминать. Опыт – смерть для такой непередаваемой тайны; чтобы передать, требуется слово, жест, взгляд, но чтобы быть в общении с тем, ум, всё ваше существо должны быть на том же уровне, в то же время, с той же интенсивностью, как у того, что называется таинственным. Это – любовь. Перед нею вся тайна вселенной открыта.

Утром на небе не было ни одного облака, солнце заливало долину, и всё было радостным, кроме человека. Он глядел на эту дивную землю и двигался дальше со своим трудом, своей скорбью и своими мимолётными наслаждениями. У него не было времени, чтобы видеть; он слишком был поглощён своими проблемами, своими душевными муками, неистовством своих страстей. Он не видит дерева и поэтому не может видеть собственной беды. Когда он бывает вынужден смотреть, он то, что видит, разрывает на части, называя это анализом, убегает от этого прочь, или не желает видеть. В искусстве видеть заключено чудо преображения, преобразования «того, что есть». «То, что должно быть», никогда не есть. В действии видения заключена огромная тайна. Оно требует заинтересованности, внимания, что и есть любовь.

14 апреля 1975

Огромная змея переползала широкую дорогу прямо перед тобой, она была толстая, тяжёлая и двигалась медленно; она выползла из расположенного неподалёку большого пруда. Она была почти чёрная, и падавший на неё вечерний свет придавал её коже яркий блеск. Змея ползла неторопливо, с великолепным достоинством силы. Она тебя не замечала, поскольку ты стоял спокойно, наблюдая; ты был совсем близко от неё; она была не менее пяти футов в длину, раздувшаяся от проглоченной пищи. Змея переползла через холмик, а ты шёл за ней, глядя на неё сверху, на расстоянии от неё в несколько дюймов; её раздвоенный чёрный язык с быстротой высовывался и втягивался внутрь; она ползла, направляясь к большой норе. Ты мог к ней прикоснуться, потому что красота её обладала странной притягательной силой. Проходивший мимо крестьянин крикнул, чтобы ты отошёл от змеи, так как это была кобра. На следующий день крестьяне поставили на этом холмике блюдце с молоком и несколько цветков гибискуса. На этой же дороге, несколько дальше, стоял невысокий куст почти без листьев, с шипами в два дюйма длинной, острыми, сероватыми, и ни одно животное не рискнуло бы прикоснуться к его сочным листьям. Растение защищало себя, и горе тому, кто отважился бы к нему прикоснуться. В этом лесу жили олени, робкие, но очень любопытные; они позволяли подойти к ним, но не слишком близко, иначе они бросались прочь и исчезали в подлеске. Один олень подпускал тебя совсем близко, если ты был один; он смотрел на тебя блестящими глазами, насторожив свои большие уши. У всех оленей были белые пятна на рыжевато-коричневой шкуре; они были робки, ласковы и постоянно насторожены, и было очень приятно находиться среди них. Один олень по прихоти природы был совершенно белый.

Добро не противоположность зла. Зло к нему никогда не может прикоснуться, хотя и окружает его. Зло не может повредить добру, но иногда может казаться, что добро  причиняет вред, и от этого зло становится ещё более хитрым, ещё более злым. Зло может быть культивируемым, широко распространённым и яростным; оно рождается в сфере движения времени, выращивается и ловко используется. Но доброта не принадлежит времени; она ни коим образом не может быть культивируема или вскормлена мыслью; её проявление незримо; она не имеет причины и потому не порождает следствия. Зло не может стать добром, потому что добро – не продукт мысли; оно вне мысли, как и красота. То, что создаёт мысль, она может и разрушить, но это не добро, так как добро пребывает вне времени  у него нет фиксированного места. Где добро – там порядок, – не порядок авторитета, наказания и награды; такой порядок необходим, иначе общество само себя уничтожает, и человек становится злым, кровожадным, он вырождается. Ибо человек – это общество; они неразделимы. Закон добра вечен, неизменяем и вневременен. Устойчивость, постоянство – его природа, и поэтому он абсолютно надёжен. Другой надёжности не существует.

17 апреля 1975

Пространство есть порядок. Пространство – это время, протяжённость, широта и объём. В это утро море и небо были беспредельны; горизонт, где покрытые жёлтыми цветами холмы подходят вплотную к далёкому морю, – это порядок земли и неба; он космичен. Этот кипарис, высокий, тёмный, одинокий, имеет свой порядок красоты; и отдалённый дом на том лесистом холме следует ритму движения гор, возвышающихся над холмами, лежащими ниже; зелёный луг с единственной коровой пребывает вне времени. А человек, поднимающийся на холм, крепко зажат в тесном пространстве своих проблем.

Существует пространство ничто, объём которого не могут вместить рамки времени, не может измерить мысль. В это пространство ум не может проникнуть; он может его лишь наблюдать. В этом переживании не присутствует тот, кто переживает. У этого наблюдающего нет истории, нет связей, нет мифа, и потому этот наблюдающий является тем, что есть. Знание способно расширяться, но пространства оно не имеет, потому что самим своим весом и объёмом оно искажает и душит это пространство. Не существует знания о собственном «я», высшем или низшем; существует только словесная структура «я», некий остов, окутанный покровом мысли. Мысль не может проникнуть в собственную структуру; то, что составлено мыслью она не может отвергнуть, а когда она отвергает, то это всего лишь отказ ради последующего приобретения. Когда времени «я» нет, существует пространство, не имеющее меры.

Эта мера есть движение награды и наказания, приобретения или потери, деятельность сравнения и приспособления, респектабельности или её отрицания. Это движение есть время, будущее с его надеждой и привязанностью, которое есть прошлое. Всё это хитросплетение есть сама структура «я», и его соединение с верховной сущностью или абсолютом всё ещё остаётся в границах его собственной сферы. Всё это – деятельность мысли. Мысль, как бы ей этого ни хотелось, никоим образом не может проникнуть в это пространство за пределами времени. Самый метод, курс обучения, практика, изобретённые мыслью, не являются ключом, который откроет дверь, потому что не существует двери и нет ключа. Мысль может только осознавать свою собственную беспрестанную деятельность, предел своих возможностей, за которым следует искажение, её самообман и иллюзии. Она – наблюдающий и наблюдаемое. Её боги – это её собственные проекции, а поклонение им – это поклонение самому себе. То, что лежит за пределами мысли, за пределами известного, не может быть плодом воображения, мифом или тайной для немногих. Оно здесь, чтобы вы увидели.

 

МАЛИБУ

23 апреля 1975

Широкая река была тиха, как мельничная запруда. На ней не было ни малейшей ряби; утренний ветерок ещё не пробудился, так как было очень рано. Звёзды отражались в воде, ясные и сверкающие, и утренняя звезда была самой яркой. Деревья на противоположном берегу реки стояли тёмные, и окружённая ими деревня ещё спала. Ни один листок не колыхался, только маленькие совы с их хриплыми криками шумно перекликались на старом тамариндовом дереве; это был их дом, а когда солнце освещало ветки дерева, совы грелись в его лучах. Крикливых зелёных попугаев ещё не было слышно. Всё живое, даже насекомые и цикады, с восторгом затаив дыхание, ожидало появление солнца. Река была неподвижна и на ней не было видно обычных маленьких лодок с тусклыми лампами. Мало-помалу над тёмными таинственными деревьями начал разгораться рассвет. Всё живое было всё ещё погружено в тайну этого момента медитации. Твой собственный ум пребывал вне времени, вне измерения; не было инструмента, чтобы измерить, как долго этот момент продолжался. Но началось оживление и пробуждение, попугаи и совы, вороны и скворцы, собаки и голос с противоположного берега реки. И вдруг над деревьями возникло солнце, золотое, мелькающее среди листвы. Теперь большая река пробудилась, пришла в движение; время, протяжённость, широта и объём потекли, и началась жизнь, которая никогда не кончалась.

Как чудесно было то утро, чистота света и золотая дорожка, проложенная по этим живым водам! Ты был миром, космосом, бессмертной красотой и радостью сострадания. Только тебя самого там не было; если бы ты был, всего этого не было бы. Ты вносишь начало и конец, чтобы начать снова эту нескончаемую цепь.

В становлении имеется неопределённость и неустойчивость, непостоянство. В ничто существует абсолютная устойчивость, абсолютное постоянство, и, следовательно, ясность. То, что является полностью устойчивым, постоянным, никогда не умирает; в становлении же присутствует разложение. Мир направляет свои усилия на становление, достижение, приобретение, извлечение выгоды, и потому существует страх утраты и смерти. Ум должен пройти через эту маленькую дыру, которую он сам создал, через «я», чтобы войти в это необъятное ничто, устойчивость и постоянство которого мысль неспособна измерить. Мысль желает завладеть им, использовать его, культивировать и вынести на рынок. Оно должно быть сделано приятным, приемлемым и потому респектабельным, чтобы перед ним преклонялись.  Мысль не может включить его в какую-либо категорию, и потому оно должно быть обманом и ловушкой; иными словами, оно должно быть для немногих, для избранных. Таким образом, мысль движется своими собственными недобрыми путями, испытывающая страх, жестокая, самовлюблённая и никогда не устойчивая, не постоянная, хотя её тщеславие утверждает, будто устойчивость, постоянство присутствуют в её действиях, в её исследованиях, знаниях, которые она накапливает. Мечта становится реальностью, которую она взрастила. То, что мысль сделала реальным, не есть истина. Ничто – это не реальность, но истина. Маленькая дыра «я», есть реальность мысли, некий остов, на котором зиждется всё её существование, – реальность её фрагментарности, страдания, и печали её любви. Реальность её богов или её единственного бога – это тщательно выстроенная структура мысли, её молитва, её ритуалы, её романтическое поклонение. В реальности нет устойчивости, постоянства, нет безупречной ясности.

Знание, которым обладает «я», есть время, протяжённость, широта и объём; его можно накапливать, использовать в качестве лестницы для становления, совершенствования, достижения. Это знание не способно освободить ум от бремени его собственной реальности. Вы сами – это бремя; истина заключается в видении данного факта и того, что свобода не является реальностью мысли. Видение есть действие. Это действие возникает из устойчивости и постоянства, из ясности, из ничто.

24 апреля 1975

Всё живое имеет свою особую, присущую ему восприимчивость, свой особый образ жизни, своё особое сознание, но человек считает, что он стоит гораздо выше всех других существ, и потому он утрачивает любовь, достоинство и становится бесчувственным, бессердечным, разрушительным. В долине апельсиновых деревьев, усеянных плодами и весенними цветами, настало чудесное ясное утро. Горы на севере были покрыты сверкающим снегом; они стояли голые, холодные, отчуждённые, но на фоне нежно-голубого неба раннего утра казались очень близкими, ты мог почти дотронуться до них. Они вызывали ощущение глубокой древности, нерушимого достоинства и той красоты, которая присутствует в стоящем над временем величии. Утро было очень тихое, и аромат апельсиновых цветов наполнял воздух, это было чудо и красота света. Свет в этой части мира обладает особым свойством: он всепроникающий, живой, наполняющий глаза; он словно вливается в твоё сознание, прочищая все тёмные уголки. В этом была огромная радость, и каждый цветок, каждая травинка купались в ней. И голубая сойка прыгала с ветки на ветку, не поднимая ради разнообразия особенно громкого крика. Это было чудесное утро, полное света и глубокого чувства.

Время породило сознание с его содержанием. Сознание культивировано временем. Содержание составляет сознание; без этого содержания не существует сознания, каким мы его знаем. Тогда ничего не существует. Мы передвигаем маленькие частицы в нашем сознании с одного места на другое в соответствии с давлением причины и обстоятельства, но это происходит всё в той же сфере страдания, печали и знания. Это движение есть время, мысль и мера. Это бессмысленная игра в прятки с самим собой, тень и сущность мысли, прошлое и будущее мысли. Мысль не может удержать это мгновение, так как оно вне времени. Это мгновение есть конец времени; время остановилось в это мгновение. В этом мгновении нет движения, и потому у него не существует отношения с другим мгновением. Оно не имеет причины и потому не имеет начала и не имеет конца. Сознание не может вместить его. В этом мгновении ничто существует всё.

Медитация – это освобождение сознания от его содержания.